Ознакомительная версия.
Управленец, чекист из бывших
Ты связной пьесы просишь. Получай.
Ко мне во тьму мою возник пришелец,
Белёс и горек, будто молочай,
Плюс огнедышащ, как кайеннский перец.
Шепнул мне зло: «Про Колыму слыхал? —
Где в брызги рвался человек сверхновой»?
– Я в курсе, – был ему ответ суровый.
Он захлебнулся: «Я туда сажал!
Я молод был! Я метил в главари!
Я стал бы генералом, хоть умри!
И что? Сказали: «Колымы не надо»?!
Я на свободу выпущу вас, гады,
Я вышки в вас, внутрях, сооружу,
Сердца вам проволокой-колючкой окружу,
И стану, издеваясь, править вами», —
И сам задохся этими словами.
«Что ж», – тихо произнёс я в тон ему, —
«Народ тебе прощает Колыму.
Правь царством далее»…
«Перельман разъяснил мне: поверхность пылавших лесов…»
Перельман разъяснил мне: поверхность пылавших лесов
Просто может сводиться к нажатию клавиши с точкой
После фразы, и пламя качнулось на чаше весов,
И наехали буквы одна на одну длинной строчкой,
Чтобы вышивкой внутрь свернулась земля, как покров,
Некто – пальцем об клавишу – в некий момент, ставший почкой.
Гроздь же огненных ягод, полна серебристых ветров,
Расцвела, заклубилась под женственной солнечной мочкой.
Над нагой чернотою земли жемчугов белизна.
И горящая наша страна – в ухе бездны серьга,
Друга было нам в копоти не отличить от врага,
В геометрии дыма мы кашляли еле живые,
Не понять мне, пожалуй, вот Фёдор Иванович знал,
Чем блажен тот, кто мир посетил в эти дни роковые.
Псалом 101
Молитва бедного, когда он унывает и изливает перед Господом моление свое
1. Человека Тебе из под камня не станет за труд.
2. Я пляшу, как умею. От меня, не скажу анонима,
Восприми просьбу горькую! Ты посмотри, твой я – тут!
Ты послушай, я – вот он я – баран Твой, никем не любимый.
Припев 1:
Свет и латы и щит мой неуязвимый. Враг от слова бежит Твоего.
Сгиньте с глаз, язычники с гимнами, я вложил себя в слово всего.
Сил пошли Ты мне с доброй волею, я выживу только тогда.
Дай надежде моей богомольной трепетать во мне без стыда.
Жизнь промчалась как дым, мои кости рассохлись щепой.
3. Скошен я луговою травой, стало сердце как клевер сушёный,
Хлеб не лезет мне в горло.
Когда я прикажу себе «пой», —
Только кашель, стон хриплый – из глотки моей воспалённой,
Стон такой, что всё мясо прилипло к костям от него.
4. Вот я кто! – птица в голой пустыне, ворон я, и в развалинах дома
Глухо каркаю.
5. Я от бессонницы еле живой,
Одинокая птица на крыше. Под худыми ногами – солома.
Припев 2:
Сил пошли Ты мне с доброй волею, я выживу только тогда.
Дай надежде моей богомольной трепетать во мне без стыда.
6. Оскорбляют враги каждый день, а друзья мной клянутся и рады.
7. Вместо хлеба я пепел жую, от слёз вода солоновата.
8. Вот каков он, Твой гнев, Ты, подняв, меня сверг без пощады.
9. Жизнь исчезла, как тень: не нужна ей сухая трава-то!
10. Ты же – вечен, Хозяин: помнил прадед тебя,
Вспомнят правнуки,
11. Ты, конечно, Цыйону подашь, будет щедрость – ко времени.
12. Ибо даже и камни мы любим Цыйона, и прах его.
13. Твоё Имя враждебным народам ужасно, и царскому семени.
Припев 1:
На земле – Твоя слава ужасна.
14. Поскольку Цыйон
Ты создашь, Боже, сызнова, после —
Явишься смертным, прославленный.
15. Скажут: «Смирных мольбу не отверг еле слышную Он».
И об этом напишут, дополнят и «верить исправленному»…
И потомки Тебя воспоют так, как пели и мы,
16. Понимая, что Ты с высоты землю слушал внимательно,
И лечил её боль.
17. Вызволяя ягнят из тюрьмы,
Жалко блеющих, связанных стражей кровавой старательно,
Отпуская на волю детей, чьи убиты родители,
18. Чтоб им петь на Цыйоне, и в Ерусалиме Тебе, Господь.
19. Соберутся цари и народы в Господней обители.
20. Обратился царь к Грому, хоть была во цвету его плоть:
21. «Господь, дай мне узнать,
Насколь близка моя кончина», —
22. И умолял на середине не порвать
Живую нитку дней и не вести ко Гробу,
Окрепнуть дать
Изнемогающему нёбу.
23. Человека Тебе осчастливить не станет за труд,
Ты ведь вечен.
Из пальцев Твоих вышла суша, топь, небо, —
24. Это всё, я считаю, погибнет. И тучи умрут.
Ты – останешься. Мир будет платьем изношен нелепо,
Молью съеден до дыр, нитки будут торчать с высоты.
Ты свернёшь его тряпкой: землю, море, и нас, горемычных,
А потом мир изменишь Ты.
25. И не изменишься Ты,
Лет Твоих не прибудет, не станет – больше обычных.
26. Ты поселишь в том мире детей Твоих: смирных рабов,
И потомству их даст исправление – Неба любовь.
Плотина… похожа на лошадь она
С прилипшим на холке жокеем.
И смерть её – всадника только вина:
Мы не все брать барьеры умеем.
Кто скачку в «Карениной» с Вронским читал,
Тот помнит: хребет он кобыле сломал,
В прыжке надавив ей на спину,
Так угробил наш дятел плотину.
И вот, когда рухнула ГЭС, я глаза
Погибающей лошади видел,
Потом шкура сверкнула… простите,
Два образа я произвольно связал.
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
Что ж, дятел… Саянская рухнула ГЭС,
И я пережил это трудно.
Ты спросишь: «Откуда такой интерес
К аварии этой у трутня,
Лентяя, поэта»… – мой дядя, как есть,
Всю жизнь положил в эту хренову ГЭС.
…Был самых он, нет ли, но правил,
И ГЭС мне в наследство оставил.
…И я там работал, при «лошади» сей —
Позвольте такое сравненье.
А что ж? – огневое кипенье,
И плотина – седло, и хребет – Енисей…
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
А когда-то по жилам коня – ток скакал,
И дыхание грозное пело,
Только я там, на стройке, себя потерял,
Своё сердце… обычное дело…
Сокрушилось там всё, весь мой мир там погиб,
Нет, блистательной лошади чистый изгиб,
Чей жокей был советской страною,
Не был той катастрофе виною,
Всё, как в песне поётся: «Чужая жена»…
Просто вышла опора из мира,
Рухнул мир, наступила в нём ночь, тишина,
Наказал меня Бог за кумира.
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
Каждый думает: «Смерть – это только не я»
(Но разлука, как смерть, окрыляет).
Эту пропасть так трудно представить, друзья,
Что никто её не представляет,
Я поэт был получше, зато как он пел,
Голос тих, так что трудно услышать в толпе,
Но до сердца умел он пробраться
В шуме женских ресниц-оваций.
Видел мальчик (любя неудачно),
Что на том бережку в каждой тени – Она.
Как ты пуст, Енисей, чья, как смерть, студена
Резвость, и над камнями прозрачна…
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
Без надежды на встречу хоть с тенью твоей,
Счастья нет, – говоря, – и не надо, —
Доходил я до места, где бьёт Енисей
По воде кулаком водопада.
Я не знал этих слов «Уходи, уходя»,
Грохот водный мешался с портретом вождя,
На два берега жил, как в пустыне,
Столб ревущей воды посредине,
По бокам скалы, камни сухие,
Водосброс посреди – не как жемчуг, но как
Злую боль причиняющий тверди кулак,
Как стихии удар по стихии.
Мне казалось, что два эти берега – я,
Прямо ж в сердце мне – боли грохочет струя.
Мне казалось – одна моя часть умерла
В состязаньи с разлукой жестоком,
Что как яблоко нож, меня боль рассекла
Водопадом своим, водостоком,
Как на алом моём комсомольском значке
Нем портрет Ильича был в орущей реке,
Мне казалось, что сердца не стало,
И жемчужная пена летала.
Быть? Не быть? Мне мозгов не хватало,
И я молча смотрел в лошадиную прыть:
Вод… Нельзя же не быть, и по-прежнему быть,
Жив ум лжёт. Сердце плачет: пропало.
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
И трубил я – шабашничком – в У-Ка-Бэ-Ха,
Славка, на бережку Енисея,
В пару месяцев не произнёс полстиха,
Глухонем, с недосыпу – косея,
Тёр мазутный кулак мой – слезящийся глаз,
Как бугор будит утром – да с – грохотом нас —
Брючин – об пол – в налипшем бетоне —
И – уж будьте любезны, горбатились кони.
Лучше попросту прыгнуть в разлуку,
Неизбывную, будто… бездонную, как…
Разбиванье стеклянное где-то в мозгах,
Жить, ослепнув, по дальнему звуку.
Жить на ощупь, проплыть ледяной Енисей,
Без надежды на встречу хоть с тенью твоей.
Там хвоя, а тут стекловата. Как пух
Синь скальный кедрач, а под ним – стекловата…
Смесь плотины с пейзажем. Грязь. Кедровый дух,
Сок воздушный, дышать сладковато,
До чего безразличен ты, брат-Енисей!
Выйдет замуж, и… Славка стоял, как Орфей,
Увести её? Чушь! – Уходя, обернётся…
Глупый конкурс – с бездонной разлукой бороться.
Мы, шабашка, трудов не бежали…
Зверь-работа, не волк, удирать ей в кедрач,
Знай, преу-по-спевай с воплощеньем задач,
Пиджаки руководств здесь трубить не мешали.
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Пел Евгений, Алёша, Серёжа…
«Замирающий лепет изменчивых уст»
Подпевали кто стоя, кто лёжа.
Жаль, склерозницы-горы не вспомнят о нас,
Жаль, мои «параллельны» слова им.
Там, в душе двадцатипятитонный БЕЛАЗ
Так грохочет, что незабываем…
Вот и пели в шабашке сибирской:
Можжевеловый куст, можжевеловый куст, —
Енисей в темноте, как чернила, был густ,
Я был полон разлукою близкой.
Ты побудь, моё сердце, на том берегу,
Я оттуда тебя позову, как смогу.
А когда я услышал, что рухнула ГЭС,
Моё сердце оттуда вспорхнуло,
Пролетело, свистя, через весь этот лес,
Города и поля, и прильнуло,
И запело, и смог полюбить я опять,
Снизошёл добрый Бог сердце мне поменять,
Глухота умерла, тьма пропала,
Только… лошадь под всадником пала…
Только – рухнула ГЭС, лишь – пылают леса,
Только – мир, где я жил, умирает,
Только – всадник коня убивает,
И бессовестно видит больные глаза.
Ты живи, моё сердце, в груди у меня,
Царский дар – от сломавшего спину коня.
Ознакомительная версия.
