Голь*
На весь на лес задавши храпу,
Сосал во сне Мишутка лапу.
Вдруг из берлоги сразу – вон!
Стал, озираяся в испуге.
«Соснешь под этот ухозвон.
И что за шум такой в округе?
Ба! звери… воют… Вот те раз!
А как же, значит, мой приказ?
Что за распущенность такая?» –
Ревет правитель сам не свой,
Мотая гневно головой.
Меж тем кругом, не умолкая,
Все рос да рос звериный вой.
Тут косолапого Мишутку
Взяла тревога не на шутку.
Зовет Медведь скорей Лису:
«Кума! Скажи ты мне на милость,
Что это деется в лесу?
Да брось копаться ты в носу!
С чего в тебе такая хилость?
Слышь? Воют! Был приказ – не выть?»
«Был, Ваша Светлость, – как не быть?
Да вольнодумство, что зараза:
Никто не слушает приказа.
Ох, страх берет».
«А ты не трусь.
Скажи: не будут, дескать, рады!
Что сам до них как доберусь,
Так никому не дам пощады!»
«Ах, кум, сказала все, поверь.
Напрасно гневаться изволишь.
Кого молчать ты приневолишь?
Попригляделся б ты теперь,
Какой пошел повсюду зверь:
Все злая голь, не будь ей ладу!
Попробуй, сунься… усмирять.
Плевать ей на твою досаду.
Пет и не будет с нею сладу:
Ведь голи нечего терять!»
* * *
Скажу пред тем как ставить точку:
Глуп тот, кто воет в одиночку,
А умным надо брать скорей
Пример с моих лесных зверей.
Для цензуры – искушенье,
Лучшей нет приманки,
Как «рабочего движенья»
Роковые гранки.
Что ни день, мы ждем «обновки»:
«Штраф? Аль что опасней?»
Как писать про забастовки?
Отзываться… басней?
Пишем, смотрим в оба глаза:
Не влететь бы снова…
«У Талызина рабочих
Мастер бьет по роже».
«На заводах прочих-прочих
То же, то же, то же…»
«На Обуховском заводе,
У Торнтона, Струка –
Вышло дело… в том же роде…»
Стоп. Молчу. Ни звука.
Ах, друзья, какая пытка
Нам с отчетом этим.
Нет словесного избытка,
А глядишь – ответим.
Придерутся к «мысли», к «тону»,
К запятой, кавычке…
Не прихлопнут «по закону»,
Трахнут – «по привычке»!
Друзья-товарищи, не знаю, что со мной?
Должно, всему виной
Мои превратные марксистские идеи.
Ведь про хозяев я писал, выходит, ложь.
Поверить мне – и впрямь хозяева все сплошь
Какие-то злодеи.
Винюся и даю вам образец иной.
Пусть торжествует добродетель.
Вот вам «хозяин-благодетель»,
«Отец родной».
* * *
«Спасибо, – кланялся хозяин верным слугам, –
Не мастер, братцы, я красиво говорить.
Не знаю, как вас по заслугам
Благодарить.
Я с вами зачинал и с вами создал дело.
Я вам обязан всем добром:
С заводских черных стен до этих вот хором, –
Во всем ваш дух и тело.
В работе общей мы слились в одну семью.
Я нуждам вашим всю, всю душу отдаю
И позабочусь впредь о вашей светлой доле:
За то, что для меня вы не щадили сил,
За то, что были вы всегда в хозяйской воле,
Чтоб чувствовали вы, как я ваш труд ценил,
Дарю вам купчую на пятьдесят могил».
«Три целкача! – ворчал хозяин средь пивной,
Озленный выручкой дневной. –
И так который год. Проторговался. Крышка!
Эй, Гришка!
Да что ты смотришь, как шальной? –
Хозяин закричал на сонного мальчонку. –
Со стойки убирай… Столы и стулья сдвинь…
Туши живей огни… Прикроем, брат, лавчонку
На веки вечные – аминь!»
Ушли.
«Ну что, слыхал? – пузатому бочонку,
Слезливо всхлипнув раз-другой,
Сказала банка с огурцами. –
Хозяин перестал сводить концы с концами».
«Не может быть!»
«Ах, боже мой!»
«Что ждет нас, милые подружки?» –
Захныкали пивные кружки.
«Продажа с молотка», – утешил граммофон, –
Проторговался наш хозяин – ну, и ладно!
Вперед чтоб не было повадно
Лезть в заводской район.
Попригляделся я. В пивной ведь с новоселья
Был пир хозяину – попробует похмелья.
Уж больно был к наживе лют.
Вот, думал, разживусь на трудовом народе, –
Как нынче, мол, рабочий люд
Совсем в разброде.
Рабочих всех тогда теснили не добром.
Спешили многие из них с тоски-досады
Поставить на пропой последний грош ребром.
Хозяева и рады:
«Кому – дурман,
А нам – в карман».
Мильёнов чаяли. Ан, просчитались, гады.
Пришел-таки конец проклятой полосе.
Рабочие, забыв трактиры и пивные,
Шарахнулися все
В места иные.
Напрасно, что ни день,
Хозяин стал меня до полночи тиранить;
Все понукал горланить
Лихую дребедень:
«А ну-ко-ся еще, таковский-растаковский,
Про „ухаря-купца“… да про „пожар московский!“
Уж я орал-орал – охрип!
Вы сами слышали…»
«Вестимо».
«Хозяин дверью скрип да скрип.
Идут людишки мимо!
А ежли кто и завернет,
В свою рабочую газету нос уткнет,
Смеется… хмурится… бормочет…
Не столько пиво пьет,
Усы в нем только мочит.
Хозяин наш, ха-ха!.. Взбесился старина.
Бесись, хоть тресни!
Иные времена,
Иные песни!»
* * *
Тут старый граммофон закашлял-захрипел
И, в черный свой кружок уставивши шпенечек,
Уж так-то жалостно запел:
«По-о-следний но-о-неш-ний дене-е-чек…»
«Переносится действие в Пизу»
(Из Некрасова.)
№ 2 «Сев. правды» конфискован за корресп. из Голландии.
(Газ. хроника.)
Мы писали прежде смело:
Дескать, «в Пизе было дело».
Для цензуры – стоп! Стена!
Пизой – правда спасена!
А теперь нас и за Пизу
Жарят сверху, дуют снизу!
Вот те на!!!
В Пронском уезде в земских выборах принимал участие… мертвец.
(Выболтано… «Земщиной».)
Был пронский черный стан
Объят большой тревогой:
«Эх, облегчить себя хоть малой бы подмогой!»
Судили долго, как свести конец с концом.
И козырнули… мертвецом!
«Рабочий Л. съел жареную кошку».
(«Речь».)
Что легче: голову ль, желудок ли беречь?
Бог с нею, с кошкою! Охотно съем и кошку.
Все легче, чем читать вихляющую «Речь»
И переваривать кадетскую окрошку.
(Будущая)
«Жутко читать, например, следующее обращение какого-то рабочего в редакцию социалистического листка: „Рабочая газета нужна нам для развития нашего самосознания. Она должна вносить свет в нашу среду, где так еще много мраку“».
