Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Мне нынче шестьдесят один.
Что ж, я — почтенный гражданин
и, как положено, старею,
увы, протезики во рту...
Но верю все-таки: сумею
еще одну взять высоту.
Что жизнь без взятия вершин?!
Всего-то шестьдесят один!

Под августовским небом светло-синим,
с единственною — другом и женой,
в красе волшебной, тишине лесной,
я праздновал сегодня день рожденья.

Попробуйте! Какое наслажденье!

Плюнь на души порезы,
к черту стакан вина!
Ты должен быть
крепким,
трезвым,
юноша-старина!
Пружинь утомленные ноги,
так надо — верти не верти...
Чуда не жди и подмоги
ты и в конце дороги,
ты и в начале пути.

Ежели ты хоть на йоту
сдашься себе самому —
всей твоей жизни работа
канет безвестно во тьму.
Вытерпи снова и снова,
даже во сне не скули.
В этом — успеха основа,
помни:
правдивого слова
жаждут все люди Земли!

Она давно в округе вятской
как будто на смех родилась.
Но, повзрослев, не залихватски,
а скромно в тяжкий воз впряглась.
Куда ей там,
почти убогой,
по виду —
стати никакой,
приземистой, коротконогой,
тянуть, что впору ломовой!
Смотрел с тоской ее хозяин,
слезинка по щеке ползла...
Подергал вожжи: «Милка, взяли!»
И... удивительно, взяла,
взяла, взяла и — покатила!
Кряхтит, а все-таки везет.
Откуда в ней такая сила —
крестьянин бедный не поймет.
Откуда?
Стало быть, от Бога,
Он дал ей прочности запас...
Повеселел крестьянин.
Ноги
вдруг стали легкими, хоть в пляс!
...Я много лет, не трактом гладким
проселком (хоть была бы гать!)
тащу свой воз, как та лошадка.
Мы с ней «одних кровей», видать.

Не берусь
исцелить тебя, Русь,
не берусь.
Я и думать об этом не смею.
Будь хоть я тыщу крат
Гиппократ,
будь хоть я Моисеем —
все равно не берусь!..
Утонула в кровище,
захлебнулась в винище,
задохнулась от фальши
и лжи.
Как ты, глупая,
слепо и рьяно
до небес возносила
тирана,
как молилась ему,
расскажи...
А теперь вот — блажи!..
Смертоносны глубокие раны твои,
честь и совесть пропили Иваны
твои.
В городах перекрашены в рыжие,
крутят чреслами Марьи
бесстыжие.
А в деревне, от хаты до хаты,
поллитровка
в обнимку с развратом,
входит в двери,
раскрытые настежь,
на погибель твою и несчастье!

А под соколов ясных
рядится твое воронье.
А под знаменем красным
жируют жулье да ворье.
Тянут лапу за взяткой
чиновник, судья, прокурор...
Как ты терпишь, Россия,
паденье свое и позор?!

Над тобою, распятой, березы
проливают горючие слезы,
изнывают поля и дубравы,
жухнут с горя шелковые травы,
и трубят тебе песни кручинные
в небесах косяки журавлиные...

Не берусь
исцелить тебя, Русь,
не берусь...
Понимаю, твои коммунисты-цари
крикнут мне:
— Замолчи, щелкопер, не дури!
Укроти-ка свой пыл клеветнический!
Русь отсталой была,
Русь сохою жила,
а при нас стала вся
электрической,
металлической,
чудо-космической...
Полюбуйся, другим укажи
: этажи, этажи,
поднимаются светлые здания,
города, города...
Нефть, алмазы, руда,
в дикой тундре
и то — созидание.
Лучше крикни: — Ура!
На полях — трактора,
в хатах светят
не свечечки сальные.
Телевизоры есть,
мотоциклов — не счесть,
есть авто
и машины стиральные.
Лапти где? Нет лаптей!
Посмотри на детей:
как картинки они принаряжены.
Ты учти, критикан,
выполняем мы план,
а в пустынях — каналы и скважины...
Мы от счастья поем,
мы к высотам идем.
Коммунист — это самое, самое...
Мы Россию спасли,
мы — надежда Земли,
не хулу,
сочини ты осанну нам.

...Комцарям я ответить на это готов
. Вы не зря мастера феерических слов.
Да, растут города,
да, гудят провода,
ледоколы сверхмощные строятся.
Есть и в космос разбег...
Ну а где Человек?
Ну а где Человек,
россиянин свободный,
с достоинством?

Я с тоскою смотрю
на «советских» людей.
Ни высоких стремлений,
ни светлых идей.
От начальства снося зуботычины,
Лишь с оглядкой лопочут:
«Что сделаешь мол?..»
Верно их, как плита,
придавил произвол
и запуганных, и обезличенных.
Что же станется завтра,
Россия, с тобой?..
Кто же правит сегодня
твоею судьбой?
Беззаконие,
Зло
и Насилие.
Кто поможет, скажи,
во спасенье души,
чтоб ты стала здоровой
Россиею,
чтоб ты стала
свободной Россиею?

Не берусь исцелить тебя, Русь,
не берусь...
И откуда прибудет спасение?
«В белом венчике роз»
пожалеет Христос?..
Чу!..
Мне слышится грозное пение:
Мы наточим топоры,
топоры,
их припрячем до поры,
до поры!
До поры, до времени,
а потом — по темени —
и-и-эх!..

Кто поет?..
Это — правда
иль слуха обман?..

А России душа
умирает от ран!..

Чтоб не были люди
у смерти во власти,
сердце будет
вскоре запчастью.
Живое, бедовое,
выйдет из строя —
вставят новое,
крепче втрое!

Вот это наука!
Вот это искусство!

Но сердце без муки?!
Но сердце без чувства?!
Стучит равномерно
сто лет без износа,
машинка без нервов,
подобье насоса.
С таким хоть и дышишь —
да нет вдохновенья,
с таким не напишешь
стихотворенья,
не сможешь любить
и ни плакать, ни спорить,
ни соколом взмыть
и ни кинуться в море...
Ни скрипки, ни клавиш,
ни слез, ни сонаты...
С таким лишь прибавишь
еще бюрократа.
И я заявляю:
не надо мне оного!
Согласен
как крайность
на клапан нейлоновый...

Стихотворенье ни о чем,
ну, просто так, для упражненья.
Поэзия здесь ни при чем,
и непричастно вдохновенье.
Бездельничает мой Пегас,
он застоялся в самом деле,
от скуки взор его погас
и ноги впрямь отяжелели.
Еще немного — и, глядишь,
он станет непотребной клячей...

Садится солнце ниже крыш,
и наступает вечер, значит,
а — следом ночь, и спать пора.
Но я рискну полночным часом
взнуздать и оседлать Пегаса
и вскачь,
и пулей —
со двора!
Конь машет крыльями, как птица,
от наслажденья сам не свой.
Меня несет он над столицей,
то есть над матушкой-Москвой.
Как хорошо лететь в ночи:
не то что рядовым шофером,
а как придворным —
«кирпичи»
и красный окрик светофора —
все нипочем!
К тому ж, тем паче,
я не внизу,
не «под», а «над»...
Мой чудо-конь не просто скачет —
летит! И никаких преград!..
Мерцают звезды. Тихо,
тихо...
В тумане белом Млечный путь.
Рискну, пожалуй, заглянуть,
куда б вы думали?
В Барвиху!
Там, говорят, живут титаны
из стана «скромных и простых».
В толк не возьму:
к чему ж охрана
и брех собак сторожевых?
Я вижу: на широком ложе
спит Генеральный богатырь.
В зажатом кулаке, похоже,
он прочно держит целый мир.
В нем мудреца признал я сразу,
с ним —
в мирном деле и в боях —
не пропадешь:
сверкает разум
в широких и густых бровях.
Конечно, можете злословить,
моим восторгом пренебречь,
мол, что к чему,
при чем тут брови,
коль об уме заходит речь?
Что ж, дело ваше.
Но приметы
я лично внешние ценю.
Я волей Бога стал поэтом,
его за это не виню,
наоборот, хвалю, как надо,
хвалю отца, я — зрячий сын.

Припомните, земные чада,
те эпохальные усы!
Припомните хоть на минутку
их проседь, блеск и красоту!
Вам почему-то стало жутко
и вроде б даже сушь во рту?!
Подставь, мой современник, ухо,
и я спрошу тебя не зря:
ты помнишь правящее брюхо
и лысый череп звонаря?
Выходит, внешние приметы
совсем не пустячок для нас...

Уже спешит к закату лето
и до восхода ровно час.
Пегас летит, кружится лихо,
а ноздри пышут, как меха,
но вдруг отпрянул от Барвихи:
давай подальше от греха!
Я внял его предупрежденью:
«Гляди, огреют кирпичом!»

А я пишу стихотворенье,
ну просто так, для упражненья,
стихотворенье ни о чем...