Потом заполз обратно в траншею. Зачем ползал, тоже не объяснимо. Мог пройти спокойно, нет, пополз...
Короче, залез обратно, взял СВД и стал водить прицелом туда-сюда.
И всё повторилось.
Десять минут из каждого часа я пребывал в благости и бравуре, потом остальные пятьдесят в мурашках и сомнениях.
Сколько прошло времени, не знаю.
Я уже дважды побывал трижды Героем и десять раз расстрелянным за предательство.
Я переволновался, измучился абсолютно и, наконец, вдруг успокоился и совершенно холодно и ясно возненавидел всё это, что заставляет этих мальчиков за моей спиной бродить с миноискателями и готовить траншею для спецназа, а меня лежать тут с винтовкой, вместо того, чтобы писать стихи или любить женщину.
Очень спокойно, я снял винтовку с предохранителя, прицелился и метров со стапятидесяти разнес какой-то бугорок вдребезги.
– Это вы зачем, Леонид Аркадьевич! Приказа открыть огонь не было!
Я повернулся.
Возле меня стоял лейтенант.
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Потом он достал пачку сигарет. Одну протянул мне, другую засунул себе в рот.
Закурили.
Ни слова не говоря, он взял винтовку, надел колпачки на прицел и забрал с бруствера обоймы с патронами.
Я так же молча распихал автоматные рожки и гранаты по карманам «разгрузки».
Он протянул мне мой «Кедр».
Я взял.
Он повернулся и пошёл назад по траншее.
Я потащился за ним.
Всё было то же, что и два часа назад.
И что-то было не так. Что-то изменилось. То ли во мне, то ли в этом лейтенанте, то ли вообще вокруг...
Полковник, по-прежнему, сидел на склоне с автоматом на коленях.
Мы подошли и остановились шагах в десяти от него.
Он сидел, а мы стояли по пояс в траншее.
Он смотрел на нас, а мы на него.
И клянусь Богом, я видел, как у него в глазах прыгают весёлые искорки.
Я догадывался, конечно, что всё это дурь, что никто ничего серьёзного мне не доверит. И что послали они меня так, чтобы не путался под ногами. А кроме того, поглядеть, как я буду держаться, и, главное, что потом буду трепать про то, что видел. Я это понял. Но никакого желания послать их всех мне не хотелось абсолютно. Не почему-нибудь, не хотелось и всё. Просто сил не было.
– Товарищ полковник! – крикнули сверху. – Готовность двадцать минут!
– Собирай ребятишек, лейтенант. – Сказал полковник. – Вы, Леонид Аркадьевич, тоже собирайтесь. Через двадцать минут, нас заберут.
Когда они починили рацию, кто отменил команду «ковёр» и дал приказ снять нас отсюда, не знаю.
Минут через десять вся группа сидела рядом с нами. Откуда-то возникли те, что ушли первыми по склону. Как тогда, так и сейчас – вот их не было, и вот они тут. Прямо как эти «двое из ларца»...
Еще через пять минут послышался характерный гул, и из ущелья вынырнула пара МИ-8.
На этот раз первый борт сел «с прямой», но второй, как и раньше стал крутить виражи над ним.
Мы залезли внутрь, и обе машины сразу взмыли вверх.
Обратно летели, как и сюда, молча. Я молчал, и ко мне никто не лез.
Минут через пятьдесят пришли на точку.
Восьмерки сели один за другим.
Две минуты ждали, пока охладятся двигатели.
Потом открыли дверь и мы вылезли. Построились. Я тоже встал в строй, хотя совершенно не обязательно было это делать.
Шагах в тридцати от площадки на рюкзаках и ящиках сидели и ждали те, кто должен был улететь с нами во Владикавказ.
Подошел прапорщик, что-то передал полковнику.
– Позволите, Леонид Аркадьевич? – спросил полковник, поднимая фотоаппарат.
Я кивнул. Мы сфоткались со взводом. Потом с экипажами.
Потом лейтенант повёл бойцов. А мы с полковником зашагали следом вниз к плацу.
Мне надо было налево в командирский домик к Ивану, а ему, видимо, направо, к себе.
Но прежде чем расстаться, он вдруг остановился, похлопал меня по плечу и сказал:
– Ничего, ничего, Аркадич, это пройдет... А ты молодец, я думал, будет хуже...
Повернулся и зашагал прочь.
А я пошел к Ивану.
У меня приняли «разгрузку», пересчитали весь боезапас и помогли снять бронежилет.
Я сдал Ивану «зауэр», и мы сели пить чай.
Он ничего не спрашивал, а я ничего и не говорил.
На прощание, он налил мне стакан, я выпил. Мы пожали друг другу руки, обнялись, и я пошёл за сумкой.
Через полчаса мы «ушли» на Владикавказ.
Еще через час мы были в Гюзели.
Всё дорогу я переваривал эту выброску. Я даже в кабину не пошёл, хотя меня звали, чем привёл в полное недоумение экипаж. Все знали, что я маленько сдвинутый на полётах и еще ни разу не отказывался посидеть на специальном сиденьице впереди за пулеметом. Я что-то подписывал, с кем-то фотографировался. Мне наливали, я пил... Но всё это было как бы не со мной. Как будто с кем-то другим. Я существовал в ином измерении и никак не мог вернуться обратно.
Через два часа мы погрузились в самолёт. Еще через четыре я был в Москве.
Меня встречала жена.
По дороге мы трепались не о чём. Она спрашивала, я врал о том, какой был концерт во Владикавказе. И какой был банкет. И как всё было отлично. И что кроме Владикавказа мы, естественно, больше нигде и не были. Да и кто нас дальше куда пустит.
Ну, в общем, как всегда.
Дома, когда мои заснули, я вытащил из шкафа китель, пошёл на кухню и повесил китель на спинку стула. Взял листок бумаги и ножницами вырезал три звезды. Потом булавками прикрепил их к кителю. Сел и стал на них смотреть. Звёзды были неровные и кривые до безобразия, и это было даже хорошо. Я посидел, посидел, потом встал, отодрал звезды к чёртовой матери и выбросил их мусорное ведро. Потом поднял клапан кармана и шилом проделал три дырки. Потом выпил стакан водки и лёг спать.
И когда меня редко-редко начинает «возносить», я иду домой, отстёгиваю карман кителя, поднимаю клапан, смотрю на эти три дырочки, выпиваю рюмку водки и, что называется, прихожу в себя.
Очень даже хорошее средство от «звёздной» болезни.
Ночь. Темнота, хоть глаз коли. Сижу в кабине. Впереди еле угадывается силуэт КрАЗа с огромной тушей прожектора в кузове. Если повернуть голову, шагах в двадцати слева и сзади вспыхивают и гаснут огоньки сигарет. Там мои инструктора и два таких же, как я, курсанта. Они следующие. Так, ладно, начали.
– Ноль два ноль шестнадцать!
– Отвечаю, ноль два ноль шестнадцать!
– Ноль два ноль шестнадцать. Добрый вечер от экипажа! Проверка связи, запуск на стоянке!
– Добрый! Связь в норме, запуск разрешаю!
Экипаж, это я. А кто же еще, больше никого нет. Я тут один.
Читаю «карту». Двери, люки – закрыты, законтрены. Чехлы – сняты на борту. Привязные ремни – пристегнуты... Кран воздушной сети – открыт. Пожарный кран... тормоза...
Открываю форточку, ору в темноту: «От винта!!» и запускаю двигатель.
Так. Показания приборов – в норме. Давление – в норме. Температура масла... Температура двигателя... Давление в воздушной сети... Все в норме!.. Стрелка температуры двигателя медленно подползает к 100 градусам. Включаю «потребители»... Слева – этот, этот, этот... Теперь справа – этот, этот, этот... Вроде все. За бортом минус два, значит и обогрев ПВД тоже.
Все. Проверяю индикаторы отказов, еще раз взгляд по приборам...
Я это проделывал уже, наверное, сотню раз на тренировках и чувствую себя уже почти, как настоящий пилот. Только сегодня как-то все по-другому, не так, как это было.
Нет волнения, нет страха, но какое-то напряжение в мышцах, в голосе, я же чувствую. Первый раз в жизни ночной полет. И этот «первый раз» засел в голове и не вылезает, хоть убейся. Нет, то есть я знал, нас готовили к этому, с нами триста раз отрабатывали на земле, как и что будет и что делать. Это входит в систему подготовки. Это обязаны пройти все. Ночной полет. Без этого просто не квалифицируют и все. Как не квалифицируют без полетов по приборам «под шторкой», без отработки действий «на отказы» и все такое прочее. Главное, я готов, я знаю, что я готов и все равно этот «первый раз» зудит, как комар над ухом и мешает сосредоточиться.
Всё, хватит. Ещё раз – взгляд по приборам, проверка индикаторов. Всё в норме. Температура двигателя 120 градусов. Ну, с Богом.
– Ноль два ноль шестнадцать! Прошу «предварительный!»
– Ноль шестнадцать! «Предварительный» разрешаю!
Отпускаю гашетку тормоза, чуть рукоятку газа вперед... Поехали...
Ослепительно вспыхивает луч прожектора, освещая часть взлетной полосы. Вот ведь идиотизм какой! Прожектор пригнали, потому что элементарно украли взлетно-посадочную полосу! Просто украли и все. Вывинтили все лампочки. Все до одной и справа, и слева. Просто бред. Военный аэродром! И кому они нужны-то, не ввинтишь же никуда! Идиоты. Хорошо, хоть плиты не растащили.
