class="p1">будто утро еще не пропело,
будто тяжесть кладбищенских плит
упокоила жертву расстрела.
Но сквозь липкий и хлипкий туман
продираются всполохи розни,
матереет всеобщий дурман,
строя всем и рогатки и козни,
защищая мошну и карман.
Жаль, что это – не светообман.
Златые главы -
в глубь небесной сини,
история – за зубчатой стеной.
Не всем из смертных
здесь побыть дано,
я ж еду в Кремль
на черном лимузине -
– Наследник всем вождям
и всем царям,
чей прах хранится и в стене
и в склепах,
их прошлый путь не повторяя слепо,
не стану их охаивать зазря.
Я и они.
Сравненье хоть и лестно,
но неуместно.
Время все мельчит
и дальше мчит.
Время, разверзнись
всемирным потопом,
раздень донага эти сытые толпы,
чтоб весь этот быт материальный -
скопом
и за борт,
дабы на дно поскорей он ушел бы.
Я верить хочу,
но не в тряпки и золото
не в сытый желудок
и модный бордель,
а в то, что сегодня
частично расколото –
в общность людей,
в человечью артель.
Я стою у московских ворот
Пусть входящий сюда не соврет,
что не ищет он чести и славы.
Я стою у московских ворот
пользы для, а не ради забавы.
И намерен не бога молить
о дарованном мне благолетье,
я пришел с москвичами делить
то, что спрятано ими в подклетье.
Там, в амбарах, в ломбардах, в скитах
между импортным видео-, авто-
мир, что прежде стоял на китах,
затерялся в обертках неправды.
Я обязан его развернуть
и отмыть от окалины ржавой,
остальное ж – тротилом рвануть,
чтобы свежесть взошла над державой.
Да, я мал, я ничтожен и слаб
перед сонмищем власти и смрада,
но сознанье, что я – уж не раб,
а скорей гладиатор – награда.
Я сразиться пришел за тебя,
белоглавая пленница блуда.
У ворот твоих петли скрипят,
и не ждет меня с чаркою блюдо.
Дай мне бог ворота отворить,
и тебя и себя сотворить.
Дороги, как свежие шрамы,
запекшейся крови полны.
Следы разыгравшейся драмы
и равнодушья луны.
Не сабель удары лихие
порезали землю вокруг,
не след вероломной стихии -
плоды человеческих рук.
Простите, дороги, я тоже
зовусь человеком не зря.
И я не всегда осторожен,
земные дороги торя.
Мы все и вся хотим сегодня
Мы все и вся хотим сегодня,
мы все и вся хотим сейчас:
и очутиться в преисподней
и враз забраться на Парнас,
увидеть дали голубые,
душой блаженствуя, дремать
Но так нам тягостны любые
усилья вылезть из дерьма.
Кому судьба дает высокий рост
Кому судьба дает высокий рост,
кому – высокий сан.
И часто забирается прохвост
аж к небесам.
Я не завидую ему: придет пора,
гнилые яблоки, как должно, опадут.
Но не наелась б гнили детвора,
в чужих садах нашедшая приют.
Луна, как круглая печать,
так выразительна, учтива.
Ей – ни за что не отвечать,
она – посредник словно чтиво,
она способна отразить
лишь солнца бури и знаменья,
но не дано ей возразить
против ответственного мненья.
Так говорливые стихи
при всей их пенистости строчек
лишь след тех яростных стихий,
что в сердце автора клокочут.
Из всех поэтов
только Маяковский
поднялся
как воитель
и поэт.
Но хочется,
чтоб кто-то стал с ним рядом,
а может быть и лучше -
впереди.
Отчего поэт тогда, в «Астории»
Отчего поэт тогда, в «Астории»
оборвал, не кончив, гамму лет,
видно, златокудрый амулет
потерял на виражах истории.
Потерял рязанский свой зачин,
убоявшись слова или дела.
Ты, молва, судьбою не владела,
так останься в нетях у личин.
Потерялся у России сын,
и березы ждут осиротело.
Среди скал
Я искал ответа:
как на старость
наложить мне вето.
Каким тебе вчерашний день
Каким тебе вчерашний день
казался,
пока ты скальпелем к нему не прикасался
Каким тебе он кажется сегодня,
когда над ним покров забвенья
поднят?
Россия не может без веры
в родящую силу дождя,
в разумные высшие сферы,
всесильность царя и вождя.
Но вера никчемна без дела -
угасла, распалась, истлела.
Все это уже было.
Блевать былым больно.
Мало молока и мыла
очиститься и отмыться.
Лижет луженые лица
временем вытертый ветер,
беспамятно и безвольно
смиряются с смертью в Совете.
20.12.91 г.
Россия цвета лета бабьего
Россия цвета лета бабьего,
красивая, но преходящая.
В ней от великого до рабьего
перемешалось настоящее.
Я из той допутчевой эпохи
Я из той допутчевой эпохи,
мне с ее не сняться якорей.
Это только выпрыгнули блохи
на одежды нынешних царей.
Я не уподоблюсь насекомым,
что любую кровь готовы пить.
Руку жму «варяжскому» старпому,
что решил свой крейсер затопить.
Легко судьбу критиковать
и грудью о кулак свой биться,
задравши ноги на кровать,
над недостатками глумиться.
И в миллион раз тяжелей
убрать бревно с своей дороги.
О, критиканы-недотроги,
послать бы вас куда, ей-ей.
Всяк своею рукою
оставляет автограф земле:
Кто – правдивой строкою,
зерном на осеннем стебле,
городами своими,
или садом, шумящим листвой,
а кто жизни во имя
простой безымянной звездой.
Земля, скованная кованным каблуком
Земля,
скованная кованным каблуком
в ком
тверже железа,
я возьму тебя в теплые руки,
и сквозь пальцы
ты вытечешь россыпью слез
по лицу моему.
Край ты мой березовый,
осень золотая.
Час заката розовый
красит неба синь.
Яркие цвета еще,
сила молодая -
даже в увядающем
шепоте осин.
Но не только красками
край мой
