бытия хранит,
какими их запечатлел Vigeland.
Вот разъяренный мальчик копит гнев -
ему судьбою тяжкий рок положен,
а рядом пара безмятежных дев
душой резвятся, тел своих моложе.
И юноши – в преддверье трудовом,
играючи, наращивают силу.
В природном облаченьи рядовом
они равны Гераклу и Ахиллу,
но их удел – не подвиги, а труд;
не им поют воинственные трубы,
из памяти истории сотрут
их имена – безвестных лесорубов.
Но больше, чем героям, им дано
суровой правдой жизни насладиться,
и женщины – уж так заведено -
готовы с ними воедино слиться.
Блаженные Мария и Юдифь,
Надежда, Магдалина и Гертруда,
объятьями любви объединив
весь мир, вы – равно и порок и чудо.
Налиты груди радостью греха,
из каменных сосцов сочится млеко,
как полноводна женская река,
вспоившая потомкам человека.
И та река свивается в спираль,
то наверх нас возносит, то – обратно.
А на дворе – морозистый февраль,
и фаллосу под снегом – безотрадно.
Как безотрадна и сурова жизнь,
где мыслям недосуг, чего хотим мы.
Но друг на друга крепко опершись,
мы – в наготе духовной – побратимы.
И в этом – смысл любви и бытия,
где вдохновенно и чело и тело.
Нас – не разъять, гранитные братья -
соединяет нас и жизнь и стелла.
(г. Осло)
Жжет солнце.
В ослепительном загаре
экватор сам себя пересекал.
Авто и мото мечутся в Сахаре,
стремясь достичь неблизкий Сенегал.
Искромсаны машины бездорожьем;
водительские лица – цвет песка -
от напряжения иконы строже,
в них одухотворенная тоска.
Неведомые здешние маршруты
и миражи сбивают всех с пути.
О, ралли,
ты берешь, пожалуй, круто.
Но цель одна:
дойти,
дойти,
дойти.
Над облаками высится Олимп,
пустующий как лысина планеты.
Утратив двухтысячелетний нимб,
он сладок вкусом съеденной конфеты.
Отсель уже не разразится глас,
вершащий судьбы стран и человека.
Но смотрит в космос двухстороний глаз
из прошлого в канун иного века.
Три часа
и три тысячелетья
меж Москвой и греческими Дельфами.
Co-владельцы древнего наследия
мы живем над северными шельфами.
Здесь и нефть и газ – продукт истории,
мировые нынешние ценности,
а на южных склонах – фесмофории -
праздник разрешения от бренности.
Образ красноглазого Возничего -
древность смотрит в «ныне» с уважением,
исчезает накопленье личного,
вечно только общее движение.
Кругом – заснеженные горы,
под нами – нежные поля,
летим воздушным коридором,
потокам воздуха внемля.
Игривый ветер нас швыряет
как легкий шарик вверх и вниз,
и чудится – проковыряет
сейчас нас каменный карниз;
но неожиданно взмываем,
сплетаясь с облаком в кольцо,
холодным потом умывая
разгоряченное лицо.
Пилот и тот – в изнеможеньи:
от здешних гор все можно ждать,
как от апачей,
в напряженьи
ковбойскую державших рать.
И солнце светит, и морозно,
и ветер воет как шакал.
Прошли века – но так же грозно
встречают горы чужака.
Леса – в сиреневом мохере,
а выше – горы в черном фраке,
и в голубой небесной сфере -
вершин белеющие флаги.
Внизу – земельные наделы
озимой зеленью искрятся,
и речки жилками по телу
неведомо куда струятся.
Дома стреножены дорогой,
ползут машинные букашки,
все нарочито, чинно, строго
как иероглиф на бумажке.
Глаз каллиграфии внимает,
душа – увы – не принимает.
Тупоголосые венецианские колокола
Тупоголосые венецианские колокола,
в отличье от муранского стекла,
соединясь с закатом рыжим,
бьют по ушам, по душам и по крышам,
всех призывая окунуться в ночь.
А мне невмочь.
Прошедший день
на душу бросил тягостную тень:
ведь пули, предназначенные мне,
еще летят в вечерней тишине.
(Венеция 04.10.93 г.)
В одиноком небе – неуютно,
мгла смежит понурые глаза.
Позади остался гомон людный,
чужеземный аэровокзал.
Не успел сказать я «до свиданья»,
горы закивали мне в ответ.
Бренность самолетного скитанья -
спутница моих последних лет.
Альпы – ненадежные попутчики,
мне – на север, а они – на юг,
и мелкокалиберные тучки
нас разъединили как-то вдруг.
Ноздреватость базельского сыра
переходит в серую квашню,
я лечу туда, где мгло и сыро,
встреч ночи и завтрашнему дню.
Будет утром нудное похмелье,
окунусь я с головой в бедлам,
вновь родное «эх, мели, Емеля»
свет и тень разделит пополам.
Но роптать я на судьбу не стал бы,
на прощанье хлопну по плечу
ставшие попутчиками Альпы:
кто – куда,
а я домой лечу.
Аз и Я-
Азия,
вместилище букв и лиц,
великое многообразие
забытых духовных столиц.
Меж Индом и Гангом,
в Тибете,
на Яве,
в Алтайских горах,
и в пагоде и в минарете
соседствуют разум и прах.
Не тело рождает идею,
не духом творим этот мир -
взаимным единством владея,
взмывает над степью Памир.
Экватор влечет по контрасту
сибирское скопище вьюг,
и Космос вручает по трасту
нам Азию – дочерь свою.
Мы были, мы есть и мы будем -
сквозь холод космических зим,
и все континенты разбудим
гортанным дыханьем своим.
История – качели.
То с севера на юг
сгоняют нас метели
в объятья рек и рук,
то – курс сменив на четверть,
восточный третий глаз
в песчаной круговерти
на запад гонит нас.
Мы – скифы – киммерийцы
под именем алан
пытались умириться
с пространством пра-славян.
В союзе леса с полем
нас русью нарекли.
В свободе и неволе
в душе мы сберегли
п-Ра-родины дыханье
и росный запах трав.
Когда же иго ханье
и дань с себя содрав,
вернулись мы на Волгу,
то, глядя за Урал,
дивились мы: что толку -
сибирский ареал.
Но вслед за Ермаком мы
и шли, и шли, и шли,
как будто по знакомым
путям своей земли.
Иртыш и Обь осилив
и обойдя Байкал,
гортанно пробасили:
Вернулись.
Все. Привал.
Замкнулся евразийский
тысячелетний круг,
мы вымпел свой российский
не выпустим из рук.
И повернув к Арктиде
уставшее лицо,
в инопланетном виде
ждем встречи с пра-отцом.
История – качели:
то – запад, то – восток.
Добрались мы до цели -
грядет другой виток.
