class="p">Второй век
А ты
оторвал от Земли,
от родной,
от зеленой
историю Человека,
осветил ее пламенем тайны
космической мглы,
наделенной
крупицами манны.
И это стало Началом
Второго Великого Века.
Прошло тринадцать тысяч лет
Прошло тринадцать тысяч лет
со дня Всемирного Потопа.
Мы где-то потеряли след
далекого Архи-антропа.
А он был цельным существом,
единым с духом и природой;
космическое естество
его наполнило при родах,
насытив праной кровь его
и одарив самосознаньем.
Кого же в зеркале кривом
науки славим мы в осанне?
Мы принимаем часто тень
и внешний лик за человека;
нам недосуг, а может лень
познать, что кроется в сусеках,
познать все ауры-тела,
какими явлен он по сути,
какие ждут его дела,
каким законам он подсуден;
не все дано нам лицезреть,
не все и Разуму доступно.
Но тайна продолжает зреть
во человечестве всекупно.
Стремясь к Познанью, я учусь
в оккультной школе подмастерий;
в моих стихах все меньше чувств,
все больше логики мистерий,
откуда мы и что сей миг
в спирали мира означает.
Пусть то, что мыслью я постиг,
действительность – не развенчает.
О, Рось!
Ты – оторви и брось.
И брошена
«жена поэта».
А мне-то
как с тобою врозь?
Я врос
в российские просторы,
тороидальность бытия
и яйцевидные раздоры,
дурман и сладость пития.
Я – твой насквозь,
о, Рось.
Когда рубили головы стрельцам
Когда рубили головы стрельцам,
стонал народ,
по всей Москве колокола звучали
и содрогался воздух от печали
тогда.
Когда рубили головы отцам,
наоборот,
«отцу народов» мы ура кричали,
мы двигались вперед,
и души наши как броня крепчали,
а нас ждала беда.
Когда рубили головы бойцам
в Афганистане,
мы, воды набравши в рот,
молчали,
молчать других послушных приучали,
не ведая стыда.
Когда рубили головы…
В моей крови есть что-то от тоски
В моей крови есть что-то от тоски
по звонкому степей многоголосью.
И я, зажатый городом в тиски,
нередко извожусь пустою злостью,
что совместить сегодня и вчера,
и шум машин, и тихий шелест травный
нам не дано.
И лишь по вечерам
уйду в себя
я – с эхом
равноправный.
Люди – не будьте чайками,
не по делам крикливыми,
глупыми попрошайками,
кормящимися отливами.
Я люблю Россию
не за голос крови,
не за то, что в ней я был рожден,
а за то, что дружбой тех,
с кем был я вровень,
здесь с лихвою был вознагражден.
Прости, Отечество,
но мы сошли с ума,
пытаясь над историей глумиться.
Мы в гордости сумели надломиться
и знаменем для нас теперь – сума.
Сел я.
Грезы гор разучиваю.
Нераздумчивая
оторопь селя
у скал вызывает неверие.
Слышу сквозь двери я:
поток ярится.
Стариться
Отечеству
не хочется.
Не так уж много надо для России
Не так уж много надо для России:
чтоб ей не помыкали господа,
и чтоб ее потомкам не грозили
ни свет горюч, ни стылая звезда.
Она сама найдет к себе дорогу
сквозь визг витий и «револьверный лай».
Но ты судьбы такой (взываю к богу)
уж больше никому не посылай.
Не каждому дано с такой обузой
справляться столько лет коренником,
тянуть наверх, с горы спускаться юзом,
в разливах бубенцового союза
«уж не жалея больше ни о ком».
А дождь многословен
как нудный оратор,
и капли бегут по стеклу, повторяясь.
Дремотно сопит и парит радиатор,
колеса утюжат кисельную грязь.
Мы едем в забытую богом деревню,
не знаю куда и не знаю зачем,
чтоб людям поведать о странностях древних,
о тонкостях старославянских поэм.
Не знаю, поймут ли,
вообще, соберутся ль.
Но… полная горница.
Стар здесь и мал.
И каждый не мне – своим предкам внимал.
Так капли дождя об историю трутся.
Тучи, словно черные грифы
Тучи, словно черные грифы,
рвут сырое мясо земли.
Белых молний сломанных грифель
целит в сердце – смотри, не дремли.
Стань щитом, покрывалом, рогожей,
защити материнскую грудь,
чтоб к земли неизраненной коже
мог потом ты достойно прильнуть.
Морщины рек и ямочки озер
Морщины рек и ямочки озер,
лесов щетина и веснушки пашен -
безвременной рукою фантазер
нарисовал лицо планеты нашей.
Слегка припудрил пылью облаков
и раскидал как родинки селенья.
То я в портрет уверовать готов,
то погружаюсь в новые сомненья,
и хочется мне что-то поменять,
как будто в нем чего-то не хватает.
Тень самолета в воздухе витает,
и не хватает на земле… меня.
Мечется очередь.
Дефицит – в расхвате.
«Что дают?
Всем ли хватит?
Подойдет для меня
или дочери?
Почем?»
Стою последний.
«Вы здесь не стояли…»
– «Здрасьте…»
Жарко как в полдень летний.
Продают… страсти.
И мне бы урвать
хоть в три-дорога
одну дефицитную страсть -
ненависть к очередям
и тем, кто их создает.
Я бы послал к далеким чертям,
повториться при том не боясь,
тех, кому дорога
эта власть,
которая сама в очередь за мною встает.
Борясь со злом, начни с себя
Борясь со злом, начни с себя,
всему, что в мире есть дурного
и чем загажена земля,
всему ведь ты – первооснова.
Единый био-технопром
у всех у нас сейчас в почете.
Пускай творил ты и добро,
что толку в равнодушном счете.
Кичись не тем, что ты привнес,
а тем гордись, что не разрушил.
И потому звучит как «SOS»:
не оскверняйтесь равнодушьем.
Я пытаюсь на землю взглянуть
Я пытаюсь на землю взглянуть
с воспаленных высот ноосферы -
не видна каждодневная нудь,
что сквозь щели, фиорды и шхеры
проникает как пенная муть
в нутряные душевные сферы;
не видны и наросты обид,
те, что вздыбили белое тело.
Тихо все, будто жизнь еще спит,
