Демьян Бедный - Стихотворения

Мы спешили в хозяйстве залечивать раны.
Составляли широкие планы,
Примеряли тысячи смет
Вперед на несколько лет.
Увязка… Как будто бы все увязалось…
Река изобилья сейчас потечет…
И вдруг оказалось… вдруг оказалось —
Про-счет!!
Бывает. Случается.
За успех стопроцентный никто не ручается.
Просчитались, так что же? И ноги на лавку?
Жизнь внесла в наши планы поправку.
Мы поправку эту учтем,
На время держась колеи малость узкой.
Ничего! Укрепившись, широким путем
Мы покатим с хозяйственно-полной нагрузкой.
Загудят трактора по живой целине,
Если не…
Про себя тож скрывать я не стану.
Я начал работу по широкому плану:
Пишу эпопею немалую,
Почти небывалую
(Не по качеству, так по длине).
Я ее напишу… если не…
У нас на заводах кой-где, к сожаленью,
Стало сильно попахивать матушкой-ленью.
Отовсюду тревожный доносится гул:
— «ПРО-О-О-О-ГУ-У-У-УЛ!!»
Каждый день, открывая газету.
Читаешь про фабрику ту или эту:
— На «Заре социализма» — гулянка.
— На «Красном Перекопе» — пьянка
Не краснея перед заводскими стенами,
Гуляют целыми сменами.
Прогульные дни превратились в эпидемию.
Есть прогульщики прямо «на премию»:
Один день по заводу шатается,
Два дня — шут его знает где обретается.
Результат же общий прогулов таков:
Стоят без работы сотни станков.
Развелись такие «Гаврилки»:
Не выкурить их нипочем из курилки.
Дым колечком. Ш-ш-шикарно!
Лень страшней всех зараз.
Для нас «дух лени» в тысячу раз
Опаснее «Духа Локарно»!
Старая сказка,
Гнилая закваска.
— «Ух! Ух!
Руськой дух!»
Вот про что, натрудивши губы,
Во все агиттрубы Я б упорно трубил,—
Вот в какую бы точку я бил.
Вот «Гаврилок» каких я б трепал, не робея.
Когда б не моя… эпопея.
Но уж трудно мне дальше тревогу скрывать.
Я боюсь: план широкий мне могут сорвать,
Сузив круг — одного ль моего? — горизонта.
Дезертиры рабочего фронта!

Взращенный деревенским полем,
Обкочевавший все большие города,
Куда его гнала не роскошь, а нужда,
Он прозывается не Жаном и не Полем,
А попросту — «товарищ борода».
Ему уж сорок два, немалые года.
Он закалил свой ум и волю в тяжкой школе
Мучительной борьбы и черного труда,
«Товарищ борода».
Десяток лет батрацкого скитанья
По экономиям помещиков былых,—
Другой десяток лет голодного мотанья
Ремонтной клячею средь гула, грохотанья
Бегущих поездов и треска шпал гнилых,—
Хватанье за букварь, а после — за листовки,
«Тюремный курс» за забастовки,
«Февральский» натиск на царя.
Потом Октябрь, потом — как не считал мозолей,
Так не считал и ран — защита Октября
От барских выродков, от Жанов и от Полей
И прочей сволочи, грозившей нам неволей.
Победно кончилась кровавая страда.
Мы обратилися к хозяйственным основам.
Но где же он теперь, «товарищ борода»?
Усталый инвалид, не годный никуда?
Нет, он — силач, ведет борьбу на фронте новом.
«Усталость? Чепуха! Живем в такой момент!»
Он нынче «вузовец», студент.
Штурмует знание. Такие ли препоны
Брать приходилося? А это что! Да-ешь!!
Он твердый коммунист. Такого не собьешь.
«Пускай там, кто сплошал, разводит вавилоны
О страшных трудностях при нашей нищете
И не рассеянной в два счета темноте.
Да мы-то — те или не те?
Какой там пессимизм? Какие там уклоны?
Понятно, трудности. Нашли скулить о чем!
Да новое — гляди! — повсюду бьет ключом.
За гуж взялись-то миллионы!
Народец жилистый. Взять нас, студентов. Во!
Не из дворян, не из дворянок.
Студенческий паек известен: на него
Не разгуляешься. Да нам не до гулянок!»
Разметил все свои часы — какой куда —
«Товарищ борода».
Он времени без толку не растратит,
Свой труд — и нынешний и будущий — ценя.
«Как выучусь, других учить начну. Меня
Годков еще на двадцать хватит.
Ведь замечтаешься: работа какова!
Откроюсь — что уж за секреты! —
Когда-то, засучив по локти рукава,
Случалось убирать господские… клозеты.
А нынче — разница! Сравни-ко: тьма и свет!
Да ежели бы мне не то что двадцать лет,
А жить осталось месяц, сутки,
Не опустил бы рук я, нет!
Работе отдал бы последние минутки!..
Я…» —
Тут, как девушка, зардевшись от стыда,
Он вдруг забормотал, «товарищ борода»:
«Учебник я уже… того… Мое творенье…
Послал в Москву на одобренье…
Волнуюсь очень… Жду ученого суда…»

Вниманью молодых товарищей-поэтов,
Что ищут мировых — сверхмировых! — сюжетов,
Друг другу темами в глаза пуская пыль.
Вот вам бесхитростная быль.
Коль ничего она не скажет вашей братье,
Пустое ваше все занятье!
Спуститесь, милые, туда,
Где подлинный герой — такой простой и скромный —
Свершает подвиг свой огромный.
Советский богатырь, «товарищ борода».

Как волны, дыбятся панели.
Ни дать ни взять, как волк морской,
В морской фуражке и шинели
Плыву я в «Правду» по Тверской.

Здесь — «марсовой» по званью-чину —
Гляжу я пристально во мглу:
Не прозевать бы вражью мину!
Не напороться б на скалу!

Несутся волны, словно горы.
«Левей!» — «Правей!» — «Назад!» —
«Впе-е-е-ред!»
На капитанской рубке споры.
Кого-то оторопь берет.

Слежу спокойно за ответом
Морских испытанных вояк.
А впереди — призывным светом
Сверкает ленинский маяк!

С расейской эмиграцией
Нам прямо сладу нет:
Военной операцией
Пугает сколько лет!

И тычет нам три чучела:
— Ура!
— Ура!
— Ура! Тьфу! Как ей не наскучила
Подобная игра?

Вот зубры-консерваторы,
Магнаты без земли,
Кирилла в императоры
Они произвели.

Картежный плут и пьяница
Их сердцу всех милей.
Кому еще приглянется
Подобный дуралей?

Берите, вот, готовенький,
— Готовят десять лет! —
Крапленый, уж не новенький,
Бубновенький
Валет!

Другие — трехаршинного
(Срединного смотри!)
Князька Николу Длинного
Готовят нам в цари.

Но не сейчас, так вскорости
(Все видите: шкелет!)
Распутство, пьянство, хворости
Сведут его на нет.

Вот слева третье чучело:
Сотлевший туалет.
Старуху крепко скрючило
За эти десять лет.

О ней весьма поносная
Катилася молва.
Вдова порфироносная
Жива иль не жива?

Где краски все линючие
Былой ее судьбы?
Пошли по ней вонючие
Могильные грибы.

Читать заупокойную!
Какие тут «ура»?
Всех в яму их в помойную
Швырнуть уже пора!

Прощался сын с отцом, со старым, мудрым греком.
Прижавши юношу к груди,
Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди
И возвратись ко мне — великим человеком!»

Прошли года. Вернулся сын к отцу
В наряде дорогом, весь — в золоте, в рубинах.
«Отец, я стал богат. Счастливому купцу —
Не будет равного мне богача в Афинах!»
«Мой сын, — сказал отец, — я вижу, ты богат.
Не говорит, кричит о том твое обличье.
Но ежели б ты стал богаче во сто крат,
Не в этом истинно бессмертное величье!»
Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу.
«Отец, я знанье все постиг в его вершинах.
Мне, как первейшему на свете мудрецу,
Все мудрецы поклонятся в Афинах!»
И отвечал отец: «Ты знанием богат,
Прославлен будешь ты, быть может, целым светом.
Но ежели б ты стал ученей во сто крат,
Величье истинно бессмертное не в этом!»
Прошли еще года. И в третий раз Клеон
Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам[33]
Но не один вернулся он,
А с братом, вырванным из вражьих пыток братом.
«Отец, я услыхал его тюремный стон,
И я ускорил час его освобожденья!»
«Мой сын! Благословен день твоего рожденья! —
Клеону радостно сказал отец-старик.—
Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды.
Ты оправдал мои надежды:
Твой подвиг — истинно велик!»