Вера Павлова - Стихотворения

по-русски как на иностранном
который знаешь в совершенстве
так что невольно усложняешь
согласованья и спряженья
и с наслажденьем напрягаешь
и корень языка и кончик
так по-французски шутит Тютчев
так Бродский по-английски пишет
как мне б хотелось говорить
по-русски

— Не глотай!
Дай
попробовать мне.
Надо же! —
Это
сладко.

Вкус вкуса — вкус твоего рта.
Вкус зренья — слезы твои лижу —
так, пополам с дождевой морская вода,
а рот… В поисках слова вложу, приложу
язык к языку, вкусовые сосочки — к соскам
твоим вкусовым, чтобы вкуса распробовать вкус,
словно тогда я пойму, что же делать нам,
как избежать того, чего так боюсь…

Заусенцы осязанья лакомы.
Слезный соус солон в самый раз.
Так о чем бишь я так сладко плакала
до утра, не размыкая глаз?
Будто бы в бассейне переплавала —
горько при впаденьи носа в рот.
Так о чем бишь я так сладко плакала —
что умру? Что умер? Что умрет?
Что умрешь. Что, божество вчерашнее,
станешь цвета завтрашних газет.
Что, поцеловав чело бумажное,
вспомню: у бумаги вкуса нет.

Опершись на правую руку, согнув в колене
ногу, ложись в траву с таким расчетом,
чтобы от тебя до реки было полвзгляда,
чтобы до леса — другая его половина,
чтобы тебя в траве не было видно,
кроме, может быть, голой левой коленки.
Теперь — главное. Главное — выбрать травинку.
Первую не бери — это не твой выбор.
Вторую не бери — она вот-вот пожелтеет.
Третью не бери — оставь что-нибудь на завтра.
Четвертую — бери. Бери, где круглее и тверже,
и тяни вращательно, как Маргарита пряжу,
и вытянешь, вытянешь, вытянешь, вытянешь нежность —
пробуй ее на зубок, как мытарь монету,
потягивай ее, как с блюдечка, вытянув губы,
как посредством соломинки — чужую душу,
как молозиво первых часов жизни.

то, что невозможно проглотить,
что не достается пищеводу,
оставаясь целиком во рту,
впитываясь языком и небом,
что не может называться пищей,
может называться земляникой,
первым и последним поцелуем,
виноградом, семенем, причастьем

А еще
брала в рот
лягушку — на спор, —
маленькую, с трудом пойманную в роднике,
вкусную-вкусную, как родниковая вода, вкусная,
как растаявший горный хрусталь…
Танька проспорила.
Лягушка таяла во рту,
вяло ворочаясь, словно второй
язык.

Больше не могу — у меня уже все буквы тикают!
(Лиза, учась читать)

Господи, что у тебя за глаза!
Нет никакой возможности сказать,
какой из них правый, а какой — левый.
Или оба они левые?
Или ты переставил их нарочно,
чтобы не было никакой возможности
встретиться с тобой взглядом?

Твои глаза — иллюминаторы затонувшей яхты,
через которые рыбы смотрят друг на друга
без всякого, впрочем, удивления.

Твои глаза — зеркало бокового вида:
нельзя поправить прическу,
но можно увидеть стоящего за левым плечом.
Оборачиваюсь.
Никого.

улыбка чеширского кота —
смотришь в них, смотришь, смо-т-ришшь —
и все остальное исчезает

а потом
не могу вспомнить
какой длины
какого цвета
как изогнуты
твои ресницы

смутно подрагивающие,
как будто снятые
любительской видеокамерой

Цвет? — Чая,
заваренного наспех —
щепотку в чашку —
а потом обжигаешься,
и чаинки назойливо
прилипают к спинке языка

и подсветка откуда-то сбоку,
как в бассейне для прыжков с вышки

Ты мог бы взглядом опылять цветы,
ты мог бы взглядом подпевать наядам,
ты мог бы, мог бы… Но не мог бы ты
на взгляд прямой прямым ответить взглядом
наперснице твоей, сидящей рядом
на краешке гудящей пустоты?

У мужчин глаза — орган осязанья.
У женщин глаза — орган слуха.
А ты, даже затягиваясь сигаретой, не щуришься.

Цвет? —
Подсолнечного масла
в прозрачной бутыли
на залитом солнцем
подоконнике
(Когда ты улыбаешься.
Когда ты смеешься.)

А когда засыпаешь,
они становятся голубыми.
У всех спящих
глаза становятся голубыми.
Даже у тех,
у кого они голубые.
Будешь кого-нибудь будить,
присмотрись: размыкаясь,
ресницы плеснут голубым
на какую-то долю
секунды.

твои глаза тикают
как буквы мелкого шрифта
в третьем часу ночи

пряди, падающие на брови
ресницы, сплетающие пальцы
вспотевшие слезами роговицы
зрачков учащенное дыханье
я не вижу тебя
я не вижу
Господи, Господи,
что у меня за глаза?

У слезинки, у любой
есть зрачок.
Ну конечно, я с тобой,
дурачок!
Что же, не вступая в спор,
не виня
никого, слеза — в упор
на меня?..

Глаза в глаза — четыре глаза,
равноудаленные друг от друга, —
магический квадрат, в котором — все,
что нам с тобой хотелось бы знать.
Пытаясь прочесть, отводим глаза, —
и нет квадрата, ответа нет,
нет ответа, есть поцелуй, —
анестезия, паллиатив.

Око за око, да зуб неймет…
Око, зрачком сверлящее зуб, —
ярое око зубного врача.
Вот как ты смотришь во время любви.
Вот почему во время любви
я закрываю глаза.

незримая слеза. Она течет
по внутренней поверхности щеки,
она течет путем грунтовых вод,
притоком нарицательной тоски,
она течет без видимых причин,
а тайные известны только ей,
она — причина складок и морщин
у глаз, вокруг улыбки, меж бровей

Скорость взгляда, на первый взгляд,
равняется скорости света,
а на второй, прищуренный, взгляд
скорее уж скорости звука,
а на третий, опущенный, взгляд
неправда ни то, ни это,
а правдой будет последний взгляд
перед последней разлукой

Одними губами: умер.
Словно боясь разбудить.
Умер: струна взгляда
лопнула посередине.
И отлетело зарницей
зренье от глаз: дальнозоркость.
Умер: кто кого
больше никогда не увидит?
Плачу: глаза пересохли,
сухо векам его.
Умер: твердеют глаза,
тайно ресницы растут.
Умер.
Если пойму —
больше никто не умрет.

Здесь —
ресница,
попавшая в глаз,
извлеченная при помощи языка.
Но не извлекается стихотворение
из того, что без всякого стихотворения
само является стихотворением.
Но ресница твоя сладка.

О-на. Через О. Проверочное слово — он.
(Лиза, учась писать)

Прикосновение: наискосок,
как почерк первоклассницы, с наклоном.
С моей щеки отводишь волосок,
движеньем нежно-неопределенным
смещая вверх и влево облик мой,
и делаюсь оленеглазой гейшей…
Наискосок. При этом — по прямой,
дорожкой и кратчайшей, и скорейшей.