109. ДРУГУ
Опять приходят в наши годы
Преданья светлой стороны,
Неумолкаемые воды
Бегущей к северу весны.
Вся жизнь моя, как верный слепок,
В моих стихах отражена,
Не надо домыслов нелепых,
Как снег ударит седина.
И ты узнаешь, может статься,
Стихи давнишние мои,—
Там рог трубит, там кони мчатся,
Раскатом тешат соловьи.
Да, я поэт годов тридцатых,
Но в ранней юности моей
В седых бревенчатых закатах
Гремели трубы журавлей.
И, весь предчувствием томимый,
Невольной грустью потрясен,
Я повторял напев любимый,
Стиха невысказанный сон.
В мечтаньях сумрачных и трудных
Мужали медленно года,
Словами шуток безрассудных
Меня встречали иногда.
Нет, не был я поэтом модным,
Я прямо шел своим путем,
И время отгулом свободным
Гремело в голосе моем.
Вся молодость в труде упорном
Чернорабочая моя,
В пути далеком, необорном
Последних странствий колея.
Предчувствую побед начало,
Не помню тягостных обид,
Всё, что в душе моей дремало,
Теперь в стихе заговорит.
Есть в сердце мужество живое,
Непобедимое ничем,
И вот идут ко мне герои
Еще не сложенных поэм.
1935
110–123. ИЗ «ПЕТЕРГОФСКОЙ ТЕТРАДИ»
1. «Как любовь возникает? В улыбке?..»
Как любовь возникает? В улыбке?
В первом взгляде? В движении глаз?
Или знак есть, невнятный и зыбкий,
О котором не сложен рассказ?
Или, может быть, просто так надо,
Чтобы ветер прибрежный гремел
В золотые часы листопада,
Как простой, без раздумья пример?
Между 1932 и 1936
2. «Стекала вода по изгибу весла…»
Стекала вода по изгибу весла,
Волна нам с тобою янтарь принесла.
Мы, славя щедроту, вернули волне
Всё то, что она принесла в тишине,
И мир проблестевший, янтарный, сквозной,
Опять ускользнул за летучей волной.
Мы так порешили, мы так захотели —
Мы так с тобой вместе пройдем по земле:
Задумаем — звезды от нас отлетели,
Задумаем — море замрет на весле!
Между 1932 и 1936
3. «Как увижу тебя — ничего-то…»
Как увижу тебя — ничего-то
Не ищу, не грущу ни о чем…
О, как долго колдует дремота
Над припухлым девическим ртом…
Улыбнешься, иль словом осудишь,
Или попросту скажешь: «Прости» —
Всё равно, хоть навеки погубишь,
Мне с одною тобой по пути.
Между 1932 и 1936
4. «Словно сердце вдруг сжали тиски…»
Словно сердце вдруг сжали тиски,
Захлестнули нездешнею властью…
Захлебнешься ль теперь от тоски
Иль умрешь, задыхаясь от счастья?
Между 1932 и 1936
5. «О чем мы с тобой говорили?..»
О чем мы с тобой говорили?
Слова позабыл я тогда,
Хоть есть в них сумятица были,
Хоть есть в них глухая беда,
Хоть есть в них звучащая странно
Большая нездешняя грусть.
…А годы пройдут — и нежданно
Я всё повторю наизусть!
Между 1932 и 1936
6. «Как цвет лица изобразить?..»
Как цвет лица изобразить?
Словами, краской или звуком?
Ведь никогда и нашим внукам
Задачи этой не решить.
Неповторимые черты —
Глаза, улыбка, губы, веки,
И кто поймет в далеком веке,
Какой была когда-то ты?
Между 1932 и 1936
7. «Какая ты стала сейчас невозможная…»
Какая ты стала сейчас невозможная,
Какие слова подбираешь замедленно,
Откуда сегодня улыбка тревожная,
Как отсвет, плывущий над гулами медными?
Зачем же слезинка случайная катится,
Невнятицу ль давней тоски обнаружила?
И мнешь ты по-детски короткое платьице,
С оборкой широкой из белого кружева…
Сметай наше счастье, лесная метелица,
По-вдовьи рыдай над глухими сугробами,
А время придет — и улыбка затеплится,
Да только тогда не поймем ее оба мы…
Между 1932 и 1936
8. «Шумит последняя гроза…»
Шумит последняя гроза,
Кончается в раздольях осень.
Друг другу поглядев в глаза,
Печально мы друг друга спросим:
«Неужто близится зима?»
Ты улыбнешься так устало
И скажешь: «Не пойму сама,
Как пережить ее начало».
А ночью вдруг окно откроет
Морского ветра хриплый вой,
И сразу душу успокоит
Мерцанье ночи снеговой.
Между 1932 и 1936
9. «Над зыбью волн кривые прутья…»
Над зыбью волн кривые прутья,
Осколки старых черепиц, —
Мы здесь с тобой на перепутье,
На рубеже, меж двух зарниц.
Одна гроза отбушевала,
Другая где-то далеко,
А всё тебе и горя мало —
Шагаешь быстро и легко.
А может, так в предгрозье надо —
Не слушать ропота молвы,
Ходить по шелку листопада,
Бродить по ситчику травы.
Грустить у моря, брови хмуря,
Мечтать у низких берегов,—
Ведь всё равно, коль грянет буря,
Ты сам откликнешься на зов.
Между 1932 и 1936
10. «На холме высоком мы с тобой стояли…»
На холме высоком мы с тобой стояли,
Дымка пролетала в синий кругозор,
А за ней нежданно выплыли из дали
Парки, зданья, мачты, берега озер.
Где над морем низким бились перекаты,
Грохоча сурово над прибрежной мглой,
Как в котле огромном, плавали закаты,
Пар голубоватый стлался над землей.
Нищее раздолье тех полей песчаных,
Заячьи ремизы, дымка вдоль болот,
Вдруг сквозь эту дымку, словно призрак странный,
Купол непомерный золотом блеснет.
И тогда возникнет грозное виденье,
Город точных линий, как сплетенье жил,—
Весь очеловечен — в каждое строенье
Жизнь свою строитель по частям вложил.
В этом небе бледном, в этом запустенье,
В воздухе болотном — эллинский покой,
Будто Парфенона грозное виденье
Золотом в лохмотьях тает пред тобой.
Этот край угрюмый, это захолустье —
Будто перед нами самый край земли.
Разве наши жизни, с их мечтой и грустью,
Здесь уже отпеты, здесь уж отошли?
Между 1932 и 1936
11. «Те нерусские названья…»
Те нерусские названья
Монплезира и Марли
Мы в минуту расставанья
Медленно произнесли.
Будто пламя разгорелось
В их звучании чужом,
Чувств былых былая зрелость
Сразу вспыхнула огнем.
Ты и слова не сказала,
Только знал я, что порой
Вспомнишь всё ты — от начала
До разлуки горевой.
И подумаешь, быть может,
Возвратившись в отчий край:
Лучший день был жизни прожит
Просто, смутно, невзначай,
Незаметно и приветно,
С той дремотной тишиной,
Что жила в порыве ветра,
В дымке осени родной.
Жили так, беды не выдав,
То в веселье, то в тоске,
Но без горя, без обиды —
С веткой ивовой в руке.
Среди этих желтоватых,
Свежекрашенных дворцов,
На широких перекатах
Петергофских берегов.
Между 1932 и 1936
12. «Одержим строитель был…»
