Его нога была в петле.
Чего нельзя, что можно есть.
«Я очень стар и не ропщу.
Вы ж молоды, я вас прощу».
без загл.
Под шум склонившейся листвы
Среди колеблемой травы
Свирепых воинов отряд
Идет — по десятеро в ряд
Мех леопардов на плечах,
Винтовки меткие в руках.
То абиссинцы... вся страна
Их негусу покорена
И только племя Гурабе
Своей противится судьбе,
Сто жалких деревянных пик...
И рассердился Менелик.
Взошла луна, деревня спит,
Сам Дух Лесов ее хранит.
За всем следит он в тишине
Верхом на огненном слоне:
Чтоб Аурарис-носорог
Напасть на лучника не мог,
Чтоб бегемота Гумаре
Не застрелили на заре
И чтобы Азо-крокодил
От озера не отходил.
— То благосклонен, то суров,
За хвост он треплет рыжих львов.
Но, видно, и ему невмочь
Спасти деревню в эту ночь;
Как стадо бешеных быков
Пустились абиссинцы... рев,
И крик и стон — на место сна
И в тучи спряталась луна.
Отважно племя Гурабе,
Никто не помнил о себе,
Но бой ночной — как бег в мешке,
Копье не держится в руке,
Они захвачены врасплох
И слаб их деревянный бог
Но вот нежданная заря
Взошла над хижиной царя
Он сам, вспугнув ночную сонь,
Зажег губительный огонь
И встал огромен и суров,
Чтоб смерить взорами врагов;
Раздуты ноздри, взор горит,
И в грудь, широкую, как щит,
Он ударяет кулаком,
Размахивает топором:
«Кто в бой со мною вступит, кто?»
Он ждет, но не идет никто.
Смутились абиссинцы, но
Вдруг выступил Ато-Гано,
Начальник их; он был старик,
В беседе весел, в битве дик,
Но и в преклонные года
Не трепетавший никогда;
Он вынул нож и прохрипел
Врагу: «Ну ладно, будь же смел!»
И прыгнул негр к нему на грудь,
Надеясь сразу подогнуть
Ему колени, но старик
Увертливый к земле приник,
Потом кольнул его и вновь
Стал ждать, чтоб заструилась кровь.
Опять прыжок, удар опять,
Ударов некогда считать;
И негр упал, как бурелом
Пред беспощадным стариком
Гано скривил улыбкой рот,
Довольно бормоча: «ну вот!»
Уж битва кончилась и мгла
Прикрыла мертвые тела
И абиссинцы поскорей
Ловили женщин и детей
И, как рабов, между собой
Делили шумною толпой.
Но был разгневан Дух Лесов
Огнем и гулом голосов
И крови запахом; Он встал,
И вглубь лесов загрохотал:
«Эй, носороги, эй, слоны,
И все, что смелы и сильны,
Здесь безволосых обезьян
Разбушевался очень стан,
Из чащи, из болот глухих
Спешите и пугните их...
Га, га, га, га, га, га, га, го,
Да не щадите никого!»
И словно ожил темный лес
Гурьбой страшилищ и чудес;
Неслись из дальней стороны
Рассвирепевшие слоны,
И зверь, чудовищный на взгляд,
С кошачьей мордой, а рогат,
За ними. (Я мечту таю,
Что я его еще убью
И к удивлению друзей
Врагам на зависть принесу
В зоологический музей
Его пустынную красу.)
— «Ага, сказал Ато Гано, —
Нам отдохнуть не суждено,
Вяжите пленных и — домой!»
И войско бросилось гурьбой.
У трупа павшего вождя
Он спотыкнулся, уходя
На мальчугана, лет семи,
Забытого его людьми.
«Ты сын вождя, ну хорошо!
Ты мой, коль я тебя нашел
Тебя зовут отныне Мик...»
Ворчал, неся его старик.
В Адис-Абебе праздник был,
Гано подарок получил,
И, возвратясь из царских зал,
Он Мику весело сказал:
«Хоть был мятежник твой отец,
Но ты мне нравишься, малец.
В знак ласки руку я мою
Поцеловать тебе даю!»
Но Мик не слушал ничего,
За что и высекли его.
Прошло три года. Служит Мик,
Хотя он слаб и невелик,
Когда катается Гано,
Бежит за ним, скача смешно,
Несет ружье его и щит,
У двери мула сторожит;
Порою от насмешек слуг
Он убегал в соседний луг,
Где жил, привязан на аркан,
Большой косматый павиан.
Он никого не подпускал,
Зубами щелкал и рычал
И слуги ждали, что вот, вот
Он ослабеет и умрет.
Его жалея, скоро Мик
К его характеру привык
И, видя Мика, павиан
Не бесновался как шайтан
Обнявшись и рука в руке,
На обезьяньем языке
Они делились меж собой
Мечтами о стране иной,
Где каждый счастлив, каждый сыт,
Играет вдоволь, вдоволь спит,
Поведал Мику павиан
О вольной жизни обезьян.
— Ночь целую они в горах,
Куда не доберется враг.
Где в теплой темноте пещер
Ни леопардов, ни пантер;
А утром все сбегают вниз
Есть кактус, смоквы и маис,
