Евгений Витковский - Век перевода (2006)

За Кордильерами, над черною ступенью
Отвесной лестницы, воздвигнутой в верхах,
Над цепью конусов, что прячут в облаках
Кровавокрасных лав привычное кипенье,
Огромный Кондор, вширь раскинувшись, парит,
На всю Америку он смотрит с безразличьем,
И солнца алый диск в зрачке стеклянном птичьем
Угрюмым отсветом безжизненно горит.
Предгорье тени уж в объятья заключили.
Давно померкла степь. Нависшею стеной
С востока темнота охватывает Чили,
Великий Океан и светлый крут земной.
Всё тяжелее мрак. В движеньи торопливом
Ночь ширится, растет, окутывает тьмой
Пустыню, скалы, снег, весь материк немой,
Затапливая их бушующим приливом.
Потоком воздуха над Андами влеком,
Как некий дух, один, он ждет ее прихода.
И Ночь приблизится. И с воем непогода
Его настигнет вмиг и скроет целиком.
Всё оперение на нем тогда восстанет.
И клекот радостный разносится окрест.
И шею лысую он к дальним звездам тянет,
В бездонной пропасти увидев Южный Крест.
И он прощается с ветрами низовыми,
Взмывая вверх от них, он яростно хрипит.
И в мертвой вышине, расправив крылья, спит
Меж темною землей и звездами живыми.

Когда входили в мир Титаны и Герои,
Полурептилией с чешуйчатым хвостом
И полунимфою с сияющим лицом
Ехидна родилась в пещере Каллирои.

Отец ей Крисаор, — и ею в свой черед,
Пятидесятиглав, пытаем вечным гладом,
Рожден был Кербер-пес. За Леты черным хладом
Непогребенных он терзает и грызет.

Ей Гея древняя в ущельях Аримоса
Одну из пропастей цветами заплела.
Там, в глубине ее, Ехидна и жила,
Розовогуба и божественноголоса.

Пылает в вышних свет, и всё озарено:
Стесненье скал и ключ, таинственный и чудный,
Соленый океан и город многолюдный,
В пристанище ж ее всё немо и темно.

Но только лишь Гермес коров погонит алых,
Клубящаяся тьма внезапно оживет,
И, тщательно укрыв пятнистый свой живот,
Она появится в раздвинувшихся скалах.

Пленительная грудь ее обнажена,
По мраморным плечам волос спадают волны,
Ее уста дрожат, искристым смехом полны,
И светоносный лик сияет, как луна.

Она поет — и ночь плывет среди гармоний,
Рычанием из тьмы ей отвечает лев,
И корчатся юнцы, желаньем закипев,
И муки их страстей томительней агоний:

— Придите, юноши! Невинна, молода,
Ехидна славная к себе вас призывает,
Румянец пурпурный ее ланит пылает,
И чернь ее волос сверкает, как слюда.

Из всех счастливее — те, кто любить способны.
Их огненным вином Ехидна напоит,
Оно горчайшую печаль их утолит.
Вкусившие его — навек богоподобны.

Очнетесь посреди небесной синевы,
Там кровь бессмертная наполнит ваши жилы,
Там повстречают вас Олимпа старожилы,
Среди живущих всех блаженнейшие — вы!

Ночная тень бежит сияющего взора,
Лобзаниям моим числа и меры нет.
Вам будет колыбель — неугасимый свет
И сладострастия бездонные озера. —

Так их зовет она, бесчувственна к мольбе,
По брюхо вся в крови, утрюмоогнеока.
А пропасть черная разверзлася глубоко
И поджидает их, уверена в себе.

Ночниц бесчисленных безумно трепетанье,
Когда их полымя манит к себе, губя.
Они кричат: Я бог! И я люблю тебя!
И греет хладную их теплое дыханье.

О тех, кого она в объятья приняла,
Уже потом нигде и слуху не бывало.
Их плоть прекрасное чудовище пожрало
И время кости их оттерло добела.

Смерть вездесущая похожа на прилив,
Не медля, не спеша, куда ни хватит взора,
Вода всё ширится и требует простора,
Лишь на вершинах скал свой ход остановив.

Надежда счастья нам — столь шаткая опора,
Столь тяжек век тоски и столь нетороплив.
Но счастье и тоску, во мрак святой вступив,
Как странный сон во сне, мы позабудем скоро.

О сердце бедное! Сгораешь ты, любя.
Томимо злобою, ты страждешь и бунтуешь,
Свободы жаждая — оковы ты целуешь!

Гляди! Огромный вал несется на тебя!
Мучений стихнет ад, когда через мгновенье
Нахлынет черное, священное забвенье.

Горам в туманной мгле не превозмочь дремоты.
В пучину погрузясь, шар знойный отпылал.
Но море буйствует, за валом гонит вал,
И пенные у скал ревут водовороты.

Всё громче слышится протяжный вой в ночи.
В бездонной вышине клубится мрак беззвездный.
Из тучи выскользнув, как некий призрак грозный,
Угрюмая луна льет тусклые лучи.

Запечатленный лик, оскаленный, коварный,
Осколок брошенный, давно погибший свет
В молчаньи мертвенный рассеивает свет
С орбиты ледяной на океан полярный.

А дальше к Северу, в недвижной духоте,
Простерлась Африка в тени, как в благостыне.
Там голодают львы в дымящейся пустыне,
Вблизи озер слоны уснули в темноте.

Средь остовов быков, за линией прибоя
На пляже гнилостном собаки собрались.
Но падали не жрут и морды тянут ввысь,
То жалобно скуля, то заунывно воя.

В безмолвном ужасе застыли тут и там,
Зрачки расширили, дрожат от лихорадки,
Сидят на корточках и бьются как в припадке,
Прижав свои хвосты к облезлым животам.

Морская пена к ним приклеилась клоками,
Все позвонки видны под шкурою худой.
Когда взыгравший вал их обольет водой,
Собаки скалятся и лязгают клыками.

Под светом пепельным блуждающей луны
В уродливых телах что плачут ваши души?
Что жметесь в страхе вы на самой кромке суши?
О чем вы воете? Какой тоской полны?

Не знаю и сейчас! О, дикие собаки!
Пусть много солнц с тех пор утратил небосвод,
Но всё мне слышится: у края черных вод
Сквозь толщу лет былых вы воете во мраке!

Разгорается свет. Вот всё ярче восход.
Шепчет счастье: «Я рук уж твоих не миную»,
И беглянки-надежды, как в пору былую,
Вкруг меня вновь не прочь закрутить хоровод.

Нет — иронии жалкой с губою поджатой!
Да рассеется морок погибельных снов!
Да рассыпется ворох погубленных слов,
Где господствует ум над душою крылатой.

Не ищу я забвенья в грехе пития,
И спокойно, не с стиснутыми кулаками,
Разминусь я со встреченными дураками:
Поостыла давно уже ярость моя.

Я прошу, чтобы Он, весь лучащийся светом,
Мою черную ночь осветил бы до дна,
Чтоб впервые, как милость, была мне дана
Та любовь, что улыбкой бессмертья согрета.

За очами, где теплится тихий огонь,
Я отправлюсь вослед по кремнистым дорогам.
Я пройду напрямик и по горным отрогам,
Если чувствовать буду твою я ладонь.

Или попросту так: без сомнений тяжелых
Я иду к своей цели дорогой прямой.
Знаю: каждый мой шаг предначертан судьбой,
Знаю: радостный долг мой в сраженьях веселых.

Ну а чтоб скоротать нам длинноты пути,
Пару песенок новых тебе напою я,
Благосклонно послушаешь — буду в раю я,
Лучше рая мне, право, нигде не найти.

К верхам далеким тянется распад,
Чтоб в глубину басов уйти. И нот
Ужасных тех вовеки не прейдет
Согласие. И в смерти есть свой лад.
Но он не слышен тем, кто знает глад
Преступных мыслей. Их удел — тоска.
И правда не прейдет. Но как хрупка
Любая ипостась ее! От гряд
Вчерашних туч не видно и следа.
Исчез и белый многоглавый град,
Воздвигнутый как будто на века
На месте леса. Рухнул он, когда
Раздался крик, и скрытая рука
Вдруг стерла всё, коснувшись наугад…