7. Браслет
Подглядывал, высматривал и щурился глазком:
«Позвольте познакомиться, я, кажется, знаком.
Как под руку с молоденькой приятно погулять!
Теперь столоначальника желал бы повстречать.
Квартира холостяцкая, живу невдалеке,
Не будет ли браслеточка вам эта по руке?»
Лоснится, светит лысина из кучи одеял.
В углу стена закапана: лампадку доливал.
«Побудь еще, цыпленочек, быть может, зацвету.
Ты видишь, я как яблоко, в соку и во цвету».
«Ах, ноют, ноют ноженьки, вон видишь синий след
На память что подарите, ужель один браслет?»
Хозяйка убивается,
Устала от хлопот.
Покоя добивается,
Поклоны земно бьет.
«Пошли, Господь, хорошую,
Красивую собой,
Тяжелою я ношею
Придавлена Тобой.
Двух девушек гуляющих
Держала для гостей,
Хозяйству помогающих,
Питающих детей.
Давала стол и горницу
За семьдесят рублей.
Спаси, Господь, затворницу,
Нет жизни нашей злей.
Ты знаешь сам, таскаются
Пьянешеньки-пьяны.
Стучат, поют, ругаются,
Как в пасти сатаны.
Квартира никудышная
И с кухней проходной.
Тяжка мне воля вышняя -
Век маяться одной!
Которая веселая,
Та до сих пор живет.
Другая — рыба хволая,
Приманит и заснет.
Не выдержала, бедная,
Ах, тьфу ты, боже, тьфу!
Напала болесть вредная —
Повесилась в шкафу.
Теперь забота новая —
Какую подберу?
За стол и все готовое
Полсотенки беру.
Пошли, Господь, хорошую,
Красивую собой.
Тяжелою я ношею
Придавлена Тобой.
Твоею волей двинуты
И горы и моря.
Тут детски рты разинуты,
Не дай погибнуть зря!»
И молит, добивается,
Поклоны земно бьет.
Хозяйкой называется,
Сама весь дом ведет.
Неустанная дорога
Убегает без огней
От сознания до Бога
И от неба до саней.
Костенея в зимней скуке,
Мимо движутся стволы
И протягивают руки,
Пальцы путая в узлы.
В белой шапке, кривобокий,
Дом нагнулся и заснул,
И ползет огонь безокий
Из его раздутых скул.
Вот еще, другой и третий,
На коленях, в простынях,
Все уродов старых дети
С красной точкою в глазах.
Подойди, ударь в окошко —
Сонно выглянет лицо,
Замяучит жалко кошка,
Кто-то выйдет на крыльцо:
— Что ты бродишь, непутевый,
Люди спят себе давно! —
Звякнут старые засовы,
В темноте умрет окно.
И опять, не уставая,
Вверх дорога потечет,
Побежит, не убегая,
Деревянный небосвод.
На заборчиком узорным, стиснут красненькой каемкой,
Парк, наследье вековое, в древность узкое окно,
Измельчавших птиц услада, дно зеленой чаши емкой,
Парк, изрезанный дорожками, но выросший давно.
Есть еще в зеленом сердце уголки самой природы,
Где глядится глаз прохожий во всебожии глаза,
Где сплетаются любовно и любви свивают своды
Метки лиственных деревьев, липа, ива и лоза.
Есть еще святые ложа, приготовленные Богом
Для сливающейся твари с ним, друг с другом, в полноту.
Но в народе приходящем, мелкодушном и убогом
Нет стремлений, нет порывов, облечений в красоту.
Разодетые подробно, тело скрывшие нелепо,
Дважды, трижды обернувшись в неуклюжие мешки,
Взявши позы, заучивши изреченья глупых слепо,
Ходят мелкими шагами, мерят чувства на вершки.
Там с подкрашенных сурмином женских губ глядится краска,
Из-под взбитых неуклюже войлок дыбится волос,
И глазами, приученными ко лжи, дарится ласка
Слепоглазам, одуревшим от вина и папирос.
Взявшись под руки, гуляют по усыпанной дорожке,
Испещренной их следами и бумажками конфет,
И экстаз любовный цедят и впивают яд по ложке,
Оскверняя у деревьев память прежних, ярких лет.
Если ж странно и нежданно загорится у подруги
И темноте живого глаза озарение любви,
И, к любимому прижавшись, затрепещет, как в испуге,
И безвольным телом телу скажет робко: позови —
На призыв любви — ты знаешь — как ответит друг убогий:
Сосчитав в кармане деньги, поведет ее к углу
И, взвалив любовь с подругой на засиженные дроги,
Повезет огонь к трактиру, довезет одну золу.
И обратно, заедая утоленье нег минутных
Бутербродом, принесенным на прогулку про запас,
В парк приедут для вечерних впечатлений, сонно-мутных,
Завершения воскресных жизни будничной прикрас.
Целый день и целый вечер терпит парк позор прогулок,
Недоступно охраняя сердца девственную глушь,
И когда стихает вечер и на шумный переулок
Сон находит и уводит по домам бесцветность душ —
За заборчиком узорным, стянут красненькой каемкой,
Парк, наследье вековое, в древность узкое окно,
Смотрит горько на пустое дно зеленой чаши емкой
И вздыхает гулким вздохом веток, выросших давно.
Стынет озеро. Над озером высокая гора.
Сплошь застроены купальнями крутые берега.
Поиграл тут кто-то в домики, и брошена игра,
А игравший скрылся ловко в поднебесные луга.
Полдень в волны бросит яркий, насыщенный солнцем зной,
По купальням слышны крики, всплески, визги и смешки.
Расхрабрится и, нырнувши, проплывет пловец иной
Два аршина синей волей и назад в свои мешки.
От купален по мосточкам, разгороженным точь-в-точь,
Переходят на дорогу и с дороги прямо в сад
За решетку, в тот-то номер, день и вечер дотолочь,
Скоротать и жизнь наполнить счетом маленьких услад.
За стеной сосед пиликать будет, радуя свой слух,
Запоет внизу известный в граммофоне баритон.
Побежит студент влюбленный, ко всему суров и глух,
На зеленую скамейку увидать условный сон.
Солнце ясно на закате позолотит окна дач,
Друг за другом налезающих наверх, на склон горы;
На балкончики картежников сведет тоска-палач
Подогреть сердца пустые острым трепетом игры.
Мочь настанет, и поманит, и обманет: не любовь,
А привычка или скука свяжет пары там и здесь,
И любовники, любовницам слегка волнуя кровь,
Устыдясь луны, на окна головой мотнут: завесь!
Полый круг луны высокой все увидит с высоты:
Крыши, трубы, переулки, и вершину озарит,
Где кладбищенские дремлют, надпись высунув, кресты:
Кто, да кто, какой породы и с которых пор лежит.
Как и в жизни городили, чтобы точно знать свое,
Так и здесь решеткой прочной каждый крестик обнесен.
Жизнь в пределах протекала. Что-то кончило ее.
Должен сон и запредельный также быть определен.
Стынет озеро. Над озером высокая гора.
Сплошь застроены строеньями крутые берега.
Поиграл тут кто-то в домики, и брошена игра,
А игравший скрылся ловко в поднебесные луга.
