Предельная спрессованность и в то же время внутренняя упругость, сочетание ясной идейной целеустремленности и психологической углубленности, трезвости и темперамента новой, умудренной опытом веры, гармония «звука» и «рисунка мысли» — вот к чему стремится в своих лучших и зрелых стихах Гитович — и это стремление находится в русле самых новых, передовых поисков нашей поэзии.
За этой книгой стоит большой жизненный и творческий путь, в ней слышен мужественный и чистый голос старых большевиков и старых фронтовиков, пограничников и разведчиков, дышат их страсть, и боль, и раздумье, и мечта, и вера. Нельзя читать эту книгу равнодушными глазами. Я писал о ней не беспристрастно, ибо я пережил в ней многие судьбы своего поколения читателей, а я помню стихи Гитовича еще с тех времен, когда они появились в местной газете за подписью: «Александр Гитович, 14 лет». Те стихи давно позади, пройдена юность, достигнута зрелость. Самое трудное в зрелости — это открывать в ней свою молодость.
А. Македонов
Ну вот, мы и встретимся снова,
Вдвоем посидим у стола,
Обдумаем век наш суровый,
Превратные наши дела.
Что ж, старое сердце не вынешь,
Никак не починишь его…
Мы вместе выходим на финиш,
И вроде бы — всё ничего.
И все же, как надобно смертным,
Еще раз проверим, дружок, —
Горит ли огонь беззаветный,
Который в нас Ленин зажег?
1958
Нам дан был подвиг как награда,
Нам были три войны — судьбою,
И та, четвертая, что надо
Всю жизнь вести с самим собою.
От этой битвы толку мало,
Зато в душе у нас осталась
Сопротивляемость металла,
Где нету скидок на усталость.
1961
Старость жаждет трудиться:
Ей некогда время терять —
Жизнь торопит ее
Обо всем поразмыслить подробно.
Все ночные бессонницы —
Это ее благодать…
Я приветствую старость,
Которая трудоспособна.
1961
Немного ближе иль немного дальше,
Побольше иль поменьше было фальши,
Не все ль равно, кто длань свою простер —
Московский или питерский актер?
Их освещала рампа мне когда-то,
А ныне разум моего заката
Проник сквозь грим — и я теперь смотрю,
Смеясь и плача, на свою зарю.
1961
Неведомых художников холсты,
Внезапно получившие признанье,
Музеи купят в громе суеты,
Чтобы пополнить пышное собранье.
Но неизвестных стихотворцев труд,
Стихи, рожденные для долгой жизни,
Их ни в какой музей не продадут:
Они давно подарены Отчизне.
1961
Есть мир
Таких понятий и предметов,
Такого самомненья
Торжество,
Что только
Племя грозное поэтов
Быть может в силах
Одолеть его.
1961
Он, может, более всего
Любил своих гостей —
Не то чтоб жаждал ум его
Особых новостей;
Но мил ему смущенный взгляд
Тех, кто ночной порой
Хоть пьют, а помнят: он — солдат,
Ему наутро — в бой.
1961
Ну какими мы были талантами —
Мы солдатами были, сержантами.
Но теперь, вспоминая о том,
Веря в наше святое призвание
И борясь за военное звание,
Меньше маршала — мы не возьмем.
1962
Надпись на книге «Лирика китайских классиков»
Верю я, что оценят потомки
Строки ночью написанных книг, —
Нет, чужая душа не потемки,
Если светится мысли ночник.
И, подвластные вечному чувству,
Донесутся из мрака времен —
Трепет совести, тщетность искусства
И подавленной гордости стон.
1961
Смотри и слушай: не сейчас ли
И звук звучит, и светит свет?
Покамест звезды не погасли,
Готовься встретить день, поэт.
Вновь будут звезды загораться
И птицы петь в ночной тиши, —
Пойми их труд, чтоб разобраться
В системе вечных декораций
К последним подвигам души.
И если крылья не повисли
И ты не выдохся в борьбе —
Звук мысли и рисунок мысли
Ты вновь соединишь в себе.
1962
Монолог
«Всю ночь грома мои гремели
И справедливый длился бой —
А ты проспал его в постели,
И мы не встретились с тобой.
Теперь иная правит сила,
Теперь сияет солнца свет —
Я добровольно уступила
Ему плоды своих побед.
Лепечут птицы — те, что спали
Иль трепетали до утра,
И голоски их зазвучали,
Как не могли звучать вчера.
Нет, не пришла к поэтам мудрость
Гроза и Солнце — мы равны,
Как день и вечер, ночь и утро,
Чередоваться мы должны.
Зари сияющей предтеча —
Моею начата слезой…»
Гармония противоречий
Приходит только за грозой.
1962
Когда мне было восемнадцать лет
И я увидел мир его полотен —
С тех пор в искусстве я не беззаботен
И душу мне пронзает жесткий свет.
И я гляжу, как мальчик, вновь и вновь
На этих красок и раздумий пятна —
И половина их мне непонятна,
Как непонятна старая любовь.
Но и тогда, обрушив на меня
Своих могучих замыслов лавину,
Он разве знал, что я наполовину
Их не пойму до нынешнего дня?
Так вот, когда одну из половин —
Я это знаю — создал добрый гений,
Каков же будет смысл моих суждений
О той, второй? Что я решу один?
Нет, я не варвар! Я не посягну
На то, что мне пока еще неясно, —
И если половина мне прекрасна,
Пусть буду я и у второй в плену.
1961
Не тогда ли в музее — навеки и сразу,
В зимний полдень морозный и синий,
Нас пронзило отцовское мужество красок,
Материнская сдержанность линий.
Не тогда ль нас твое полотно полонило—
Благодарных за каждую малость:
Мы видали, как вечная женственность мира
Из мужского ребра создавалась.
Но не думали мы про библейские ребра,
Просто нас — до плиты до могильной —
Научил ты, что сила становится доброй
И что нежность становится сильной.
1961
«А тот, кто в искусстве своем постоянен…»
А тот,
Кто в искусстве своем постоянен,
Кто дерзок в раздумьях
И ереси прочей, —
Его никогда
Не боялся крестьянин,
Его никогда
Не боялся рабочий.
Боялись его
Короли и вельможи,
Боялись попы,
Затвердившие святцы.
И если подумать,
То — господи боже!
Его кое-где
И поныне боятся.
1961
