1943
Мешок заплечный спину мне натер.
Подъем все круче. Тяжко ноют ноги.
Но я лишь там раскину свой шатер,
Где забывают старые тревоги.
И не видать конца моей дороги.
Вдали горит пастушеский костер.
Иду на огонек. Пустой простор
Молчит кругом — и не сулит подмоги.
И для чего мне помышлять о ней?
Уже я слышу, как в душе моей
Звенят слова блаженно и упруго.
Уже я радуюсь, что путь далек.
А все-таки сверну на огонек,
Где, может быть, на час найду я друга.
1944
Исполнено свободы
И точного труда,
Искусство садовода
Бессмертно навсегда.
Лежат упругих зерен
Зеленые значки.
Его пиджак просторен,
Темны его очки.
Смотрите: перед всеми
Проходит он вперед,
Закапывает семя,
И дерево растет.
В содружестве с наукой
Лукавый садовод
Протягивает руку —
И дождь уже идет.
И это дело прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.
Тогда оно шагает
И продолжает род.
Садовник умирает,
Но дерево живет.
Когда уводит чувство
На подвиги труда —
Веселое искусство
Бессмертно навсегда.
И наше слово прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.
Тогда оно шагает,
Отборное, вперед!
Художник умирает,
Но живопись живет.
Века приходят снова,
Они опять уйдут,
Но остается слово,
Но остается труд.
Товарищи, поверьте,
Мы властвуем над ним.
Мы все его бессмертья
В одно соединим.
Художник и ученый
И садовод притом
Идет, объединенный
Свободой и трудом.
1933
1
За окнами сразу идет во тьму
Спокойнейшая Нева.
Хозяин сидит,
И плывет в дыму
Тяжелая голова.
Перо в руках
И «сафо» в зубах
Одинаково горячи.
И дымит табак,
И сидит байбак
В кресле, как на печи.
Учтя домашних туфель нрав,
Блаженствуют пока,
Лукавым лаком просияв,
Калоши байбака.
Заходит месяц пухленький,
Рассвет восходит тоненький;
Умнейший кот республики
Лежит на подоконнике.
Пора кончать.
И спать пора.
И катятся едва
Из-под весомого пера
Отменные слова.
На жмите, хозяин,
Побейте беду, —
С поэзией — дело табак…
И вот надевает шинель на ходу
И маузер взводит байбак.
И следом за Вами, куда ни пойдешь,
Военные трубы похода,
И следом за мною пошла молодежь,
Ребята девятого года.
Игра по-хорошему стоила свеч:
Шеренга врагов поредела…
И это действительно верная вещь,
Воистину кровное дело!
2
Снова утро заморосило,
За Невой залегла заря.
Сентября золотая сила
Осыпается просто зря.
Против этой поры соседства,
Против осени — боже мой! —
Есть одно неплохое средство,
Называемое зимой.
За ночь снег заметет поляны,
Нерушимую тишь песка…
Так, негаданно и нежданно,
Смерть появится у виска.
Может, где-нибудь под Казанью
Подойдет она, леденя
Высшей мерою наказанья —
Дружбой, отнятой у меня.
Покушались — и то не порвана.
Мы ее понимали так:
Если дружба, то, значит, поровну —
Бой, победу, беду, табак.
Мы шагали не в одиночку,
Мы — в тяжелой жаре ночей
Через жесткую оболочку
Проникавшие в суть вещей.
Сквозь ненужные нам предметы,
За покров многолетней тьмы,
В солнце будущего планеты
Не мигая смотрели мы.
Нас одна обучала школа —
Революция, только ты
Выбирала слова и голос
Через головы мелкоты.
И, по воле твоей сверкая,
Наша дружба кругом видна —
Драгоценная и мужская,
И проверенная до дна.
1933
«Мы славили дружбу наперекор…»
Мы славили дружбу наперекор
Молве. К хитрецам — спиной.
Мы славили дружбу, а не разговор
За столиками в пивной.
Понятие, выросшее в огне,
Отбросившее золу,
Суровое братство, которого нет
И быть не может в тылу.
Зачем же поэзии вечный бой
Изволил определить —
В одном окопе да нам с тобой
Махорки не поделить?!
1934
«Осенний день, счастливый, несчастливый…»
Осенний день, счастливый, несчастливый,
Он все равно останется за мной
Косым и узким лезвием залива
И старых сосен лисьей желтизной.
Они стоят, не зная перемены
И подымаясь, год за годом, с той
Столь ненавистной и одновременно
Желанной для поэта прямотой.
Вперед, вперед! Простую верность вашу
Я — обещаю сердцу — сберегу.
Уже друзья вослед платками машут, —
Им хорошо и там, на берегу.
Нам — плыть и плыть. Им — только ждать известий.
Но если погибать придется мне,
То — не барахтаясь на мелком месте,
А потонув на должной глубине.
1935
Мы всё выносили на приговор света,
И свет сознавался, что лучшего нет,
Чем самый воинственный из факультетов
Географический факультет.
И, за собою ведя напролом
На северо-запад песок и зной,
Карта блестит над моим столом
Азиатскою желтизной.
Так понемногу, без потрясений,
На виражах замедляя шаг,
Скромная жизнь моя по воскресеньям
В девять утра начинается так:
Приходит приятель,
во рту папироса,
И нос броненосца
и ноги матроса,
Горит синевою военных штанов
Борис Александрович Логунов.
Пока не пришлось мне, изъездив страну,
В пустынях Востока трудиться, —
Мы с ним совершаем сегодня одну
Из пригородных экспедиций.
Дорога набита до суеты
Природою, пьяною в лоск.
Шатая деревья, качая кусты,
Навстречу идет Краснофлотск.
И вот, у Союза Республик на грани,
Волны дозорную пену шлют…
— Береговой охране
Наш боевой салют!
Вам, занесенным грузно
Над широтою вод,
Щупальцам форта Фрунзе,
Вытянутым вперед.
Это отсюда, от голой земли,
От нищей экзотики дикарей,
Поворачивала корабли
Повелительница морей.
И если на сторожевые года
Подует вторыми ветрами угроз,
И если под пулями дрогнет вода
(Тут слово имеет матрос):
— Тогда, на все готовая,
Ударит за моря
Двенадцати дюймовая
Красавица моя! —
А я, и не нюхавший пороха сроду,
Как допризывник девятого года,
Клянусь,
чтоб равняться эпохе под стать
Все недожитое наверстать.
Довольно. Беру во свидетели день, —
Я хвастаться больше не стану.
Я парень как парень, Студент как студент,
По циклу Афганистана.
И вижу я так:
у горячих камней,
В болотах верблюжьей мочи,
Вонючей тропинкой подходят ко мне
Скуластые басмачи.
Я падаю наземь с пробитым виском.
Качается почва…
И снова,
Как синее пламя, над желтым песком
Сверкают штаны Логунова.
Дорога в казармы идет по кустам.
И мы по кустам — по уставу.
Я с Вами иду, я обедаю там,
Читаю стихи комсоставу.
И все же сознайтесь, шатавшись по свету,
Что в мирных республиках лучшего нет,
Чем самый воинственный из факультетов —
Географический факультет.
1929
