Гарри Гордон - Птичьи права

И вот рука, племянница души,
Помягче ищет на столе карандаши
И натыкается на кисти винограда,
Который, как взволнованная речь,
Ни логики не может уберечь,
Ни привести грамматику в порядок…

В звериной шкуре с теплым мехом,
Перед собой руками шаря,
Приходит худенькое Эхо
С большими чистыми ушами.

Оно идет по лунным бликам,
Как по неведомому дну,
Чтоб не споткнуться и не вскрикнуть,
И не разрушить тишину.

Взобравшись на карниз под крышей,
Оно исполнено одним
Желаньем — чей-то смех услышать,
И рассмеяться вместе с ним.

Ты, пожалуй, ходи босиком,
Пред тобой этот мир насеком,
Пред тобою пернат этот мир,
Травоядные ходят в траве,
Ты, пожалуй, не очень-то верь,
Что грубят на пригорке грачи,
Что пригорок покорно молчит,
Что бычок, обречен на убой,
Улыбается влажной губой.
Ты в росе свои пальцы паси,
Ты улыбку паси на губах,
Только Боже тебя упаси
Подозвать на подмогу собак.

Дела мои серьезны и просты,
Как в сентябре притихшие кусты.

С качаньем ветки над сухой стерней,
С готовой для пожатья пятерней,

С густой листвой, где бережно хранится
Перо какой-то перелетной птицы.

И снова, снова моросит,
И капает с небес.
До горизонта полон лес
Умолкнувшей травы.
И серый пес, костями сыт,
Валяется в траве,
И черный пес, костями сыт,
Валяется в грязи,
И леший жалобно свистит
И чешет в голове.
И путник просит: «Подвези,»
Завидев грузовик…

Земля полна полночных скрипов
Необъяснимых. Может быть
По побережью ходит рыба,
Стучится в двери, просит пить.

Ей открывают, и с участьем
Выносят воду из сеней,
И чепуху на постном масле
Охотно предлагают ей,

И предлагают папиросу,
И предлагают кофейку
Отведать. И никто не спросит
Зачем она на берегу.

И негде ей остановиться —
Земля отчаянно кругла.
Я сплю, мне снится, что синица,
Синица море подожгла.

В приморском парке возле арки
Екатерининских времен
Старухи дремлют, словно Парки,
Мальчишки чинят перемет,
Старухи дремлют, словно Парки,
Носами древними клюют,
Старинным солнцем мягко пахнет
Их теплый вязаный уют.
И так понятно содержанье
Высокой прямоты аллей…
Звени, приветливое ржанье
Травы с кузнечиком в седле!
И море, млея от загара,
Лежит, беспечности пример,
И тлеет лето, как сигара
В зубах у вечности. Гомер
Меж праздных лодок загорает,
Тетрадку яркую листает.

Плавно в зеленой воде куполами колышут медузы,
Теплая осень грядет в муаровый мир скумбрии,
Словно опавшие листья, скаты на дне распластались.
Осень. Цветенье планктона, ржанье морского конька.
Сумрачен чайки полет, ошалела улыбка дельфина,
Ветер по пляжам пустым носит сухую траву.
Осень, спадает вода, обнажаются в скалах пещеры.
Осень. В безмолвные волны падает фиговый лист…

Маленький внук Посейдона по нагретым ракушкам ступает.
Месяц восходит из волн, темная ночь наступает.

Медным трезубцем дитя собирает погибшую рыбу,
И зарывает в песок, морскою травой обернув.

Горькие шепчет слова маленький внук Посейдона.
На круглых коленках его песчинки, прилипшие к телу,
Ветер пришел и глядит, как рыбу хоронит бог.

Грозен старик Посейдон, не велит пустяком заниматься.
Землю колеблет он, брызгами чаек стреляет,

Не ведает одного: пока существуют внуки,
Будет кому на земле погибших друзей хоронить.

Рушатся обрывы, известняк крошится,
Горько пахнет вечером белая полынь.
Человек скучает, не может решиться:
Что же делать прежде — вымести полы,

Починить калитку, отварить картошку,
Посидеть подумать, передать привет…
Ах, пишите письма, потому что тошно,
Тошно есть картошку, если писем нет.

Ах, полы метите, потому что ветер
Задувает в щели мусор и песок.
Потому что рухнул, верьте иль не верьте,
Тот обрыв, где пели и кустарник сох.

Ах, да почему бы вам не сделать веник,
Веник из полыни, белый и большой,
Вы бы этим веником, ах, в одно мгновение
Подмели и в доме бы стало хорошо…

В сарае мышь тасует карты,
Глаза бессонны и красны.
Глухие штормы и накаты
За окнами тасуют сны.

И не уснуть. И мир огромен,
И муха тычется в висок…
Как пассажиры на перроне
Томятся чайки. И песок

Крошится под ногами чаек,
И шорох носится в кустах.
Уходят волны, не причалив,
И не приходят поезда.

Ночь бесконечна. Тьма и сырость.
Лишь загорланит во весь дух
Какую-то — особой силы —
Волну почуявший петух.

Войдите, светлый человек,
Вот здесь порог, не ушибитесь,
И улыбнитесь, улыбнитесь
Стакану чая и халве.

Скрипит под стулом половица,
На подоконник сядет птица
И твердым клювом о стекло
Начнет застенчиво стучать.

И мы обрадуемся птице
Как поводу разговориться,
И не придется нам скучать.

И мы заговорим о лесе,
О том, о сем, и ни о чем…
А птица выстукает десять
И вдруг окажется сычом.

И ночь предстанет перед домом
Сычу ответив на кивок,
И запахом тепла ведомый
Придет под окна серый волк,

И мы посмотрим друг на друга.
Сверчок отыщет пятый угол
И затоскует до утра…
И вы промолвите: — Так поздно,

Я ухожу, пока не поздно,
Прощайте, дома ждет жена.
И за калиткой дрогнет воздух,
И вновь сомкнется, как стена.

На нашей улице огонь.
Соседи жгут сухие листья,
Метлой метут, чтоб было чисто,
Не оставляют ничего.

Так много листьев накопилось.

Вот где-то лампочка разбилась,
Нестрашный выстрел, звон стекла,
Стук закрываемой калитки,
Слюдой дорога затекла,
На винограде след улитки,
И в дыме — запахи борща,
И сырость мытой винной бочки.

Здесь делают вино сообща,
И выпивают в одиночку.

А осень зреет не на шутку.
Деревья, словно звери, чутки,
Дрожа, отряхивают листья,
Отчетлив дальний разговор,

И ходит, ходит в каждый двор,
Худая, тявкая по-лисьи,
Собака в поисках добра,
А может, своего двора.

На пустырях светлеют лужи,
В них гибнет давняя гроза,
И зябнут лапки у лягушек
И очень чешутся глаза…

Лампа гасла и коптила.
В этот час по всей Руси
Керосина не хватило.
Долго дождик моросил.

В этот час по всей долине
Полиняли ковыли.
Навсегда размокло в глине
Птичье имя «каолин».

Растекшись по бездорожью,
Молча сгинуло в грязи.
Стекла исходили дрожью, —
Долго дождик моросил.

Пробираясь к дому, пячусь —
Что ни лужа — водоем.
В рукаве набухшем прячу
Имя теплое твое.