Елена Фанайлова - Лена и люди

Я никогда не остановлюсь,
Послушай меня, Ларис,
Когда при жизни ты не велась
Среди остальных вилисс.

Ты там с отрезанной головой
И результат нулевой
И Оля видела: ты в блиндаже.
Вылазь, не сиди уже.

И там окурочки в банках шпрот
С твоей помадой на ободке,
И кто их теперь подберет,
И пьяненькие поют
Под мелким дождиком сефирот
И водки не всем дают

Олька встала на машине
Посреди реки-моста,
Посреди большого мира
Среднерусской полосы
Ты ей руку протянула,
Говоришь: не ссы.

По гороскопу ты была Весы.

Лиза, Лиза, в нашем доме
Выпекают пироги
На твои ли на поминки
Полюбовники-враги

Твоя мама звонит его
Маме и говорит: ничего, ничего.
У нее в голове вода
После суда от малых транков.
И говорит: оба они в тюрьме
Она в бесконечной тьме
А он еще все-тки выйдет

Лиза, не сиди во тьме, докажи,
Что Господь все видит

Мне всегда казалось, что ты маньячка
Ебли и алкоголя, их маячок,
Гипоталамическая обманка,
И папа – род прекрасного военного дебила,
И мама – школьная училка
И ты сама училка
В школе цветов зла

Лиза, не сиди в блиндаже
Я тебя ненавижу

Ты же бесстрашная, Лиза, ну же,
Когда он пересказывал тебя на суде —
Это так на тебя похоже.
Ты, оправдание всем блондинкам,
Давала ему по роже,
Потому что ума до хуя
То есть до́ пизды
И ты со своим нравственным чувством
Не трусливая я,
Способная только на прописи

Алкоголя мне, алкоголя.
Он любил ее, не мог с этим справиться,
Не мог иначе,
Говорит теперь Оля
Цитируя нашего Гоголя
Как какой-нибудь, блядь, человек Версаче
Добавляю я

Здесь птицы не поют и деревья не растут и только мы
плечом к плечу ничё не говорим врачу. Сидим сычом
и мыслим как кастрат сначала морда кирпичом но нам
не то чтоб нипочём весь этот груз, скорей наоборот.
Не Камасутру продают, поют Бардо Тёдол и русскую
Псалтырь. Когда пройду я мрачный дол, где тьма кругом,
где мрак кругом, тогда тебе скажу: держись крепче
Катарина сейчас поскачем. Как чёрт с Вакулой на плече,
как команданте Че. Мы этот мир перехерачим. Мы
переходим этот ад болота и холмы и солнце низкое назад
катится к обезьянам тьмы автоматическим письмом где
ждет его самум теней и только мы себе самим шептали
в ухо как Эней: не сдадим, хотя сдавали наперед
и наполняли пузыри дыханием рот в рот, мой господин.
Не помни мира, мой солдат, одни пески и ряд болот
и костолом и каждый брат за письменным столом, луна
и неподъёмный клад, когда кому везло? и волосы на голове
шевелятся как ветер по траве на Волге и Дону как облака
над Москвой-рекой да ну как русские вши в немецком
плену.

мы в районе
где ладонь примерзает к гортани
где толкаются раны
ледяные торосы Коцита —
к маме, к маме! —
обломки грудины,
но мама несы́та
как родина-мина
в окровавленной ванне
с осколками льдинок
вызывает на поединок

и сынки проседают, седеют
в ледяном одиночестве порнокабинок
ужас перешибает

рассказывают на других планетах
проедают
запасы тушёнки военного положения
и торосы
заметает зима, заметает.

существуют такие сюжеты,
которые не подлежат пересказу.
Невозможно правдиво описать смертные чувства,
смертельные, смертоносные.
Не имеют отношения к религиозным переживаниям,
могут предшествовать

Я ем
Водоросли
Пью
Водоросли
За волосы
Пру недоросля
Сквозь заросли

На кого надеяться?
На звезду вестерна?
У него девственница —
Самоубийца,
Боксерский клуб.
Истина
Дается тому, кто глуп
Достается

А ты, чей ум,
Будешь гнить, как гой
Не мочь раздвоиться

Как путешествуя в Арзрум
Встречаешь гроб, астральный вой:
Красавица была покойница

Детские эротические кошмары.
Четверо мальчиков-шестилеток спускаются к морю
Слышу за спиною их чистые голоса:
И тут она раздулась, раздулась,
когда я ей вставил
Раздулась и лопнула, эта жаба,
А потом и другая, а потом лопнул шприц.
Я надувал их воздухом, они раздувались, через иголку,
иглу через жопу
Они пердели, пердели и раздувались,
Лопались, так пердели.
Что скажешь, Юра? – обращение (задумчиво) к самому
мелкому.
Ну, у меня есть шприц, но нету иголки.
Но ведь все равно можно вставить, скажи?
Она ведь все равно раздуется и лопнет,
Можно это сделать?

Мое медицинское образование тут же
Дает мне почувствовать себя лягушкой
Распятой на пыточном столике
На кафедре нормальной физиологии

И еще я вспоминаю, как меня, первоклассницу,
Остановила стайка старших мальчишек.
Их было пять или шесть человек.
Я шла в библиотеку сдавать книги.
Они окружили меня, схватили за руки,
Полезли в трусы, один или двое вожатых,
Искать письку, но мало что обнаружили, как я сейчас
понимаю,

Я завизжала, заплакала, показались взрослые,
Пацаны убежали.
Среди белого дня, сахарный завод, рабочий поселок,
Отец заведует отделением райбольницы
Не райской, а районной
Мать преподает литературу
Записала меня в эту библиотеку

Как-то они меня не предупредили
О радостях педофилии
В русской литературе
Забыли или не знали?
Вытеснили, заслонили
Боялись
Правильно боялись

Мальчики радостно и бесстыже
Артикулируют слово «пердела»
Совсем как взрослые дядьки в тюрьме и в казарме

Однорукая женщина на пляже,
Отстегнув протез, купается и загорает

За ней завороженно следят
Детские звереныши, маленькие гадики

Нация за меня
Пьет пиво Балтика, курит сигареты Винстон,
Чисто как девочка со спичками
Сидит на нефтяной трубе
Болтая ногами
Не читая запретов на бензоколонках,

Ест в Ростиксе и Макдоналдсе
Ездит в Египет и Турцию
Ходит в офисы
Получает пособия
Трудится на огородах
Ворует бюджетные деньги
Ездит на новых машинах, купленных в кредит,
Собранных в Узбекистане,
И на старых машинах, угнанных из Германии и Японии.
Торгует польским и китайским барахлом
Сидит на вокзалах и в тюрьмах
Учит и лечит
Снимает и прокатывает
Говорит и показывает
Глупости
Быстро пробегая мимо тещиного дома

Убивает и судит
Надзирает и наказывает
Плодится и размножается
Хоронит, хоронит, хоронит
Немного рожает
Пишет в желтые газеты, звонит на радио,
Выступает в Доме-2 и Камеди Клаб
Смотрит новости по госканалам

Служит в армии
Воюет в Чечне
По призыву и по контракту
Курит, колется и бухает
Купается и загорает
Проектирует и строит
Дает взятки; сидит в Интернете;
Ругается на кухнях

Выходит на улицы с красными флагами
Выходит на улицы со свастикой на рукаве
Дерется в подворотнях, едет с мигалками,
Униженно предъявляет документы,
Бьет в пах и бьет наотмашь,
Плачет и хохочет, говорит анекдоты,
Проклинает и одобряет
Как в старые времена
Не сажает дерево
Не строит дом
Не воспитывает сына

А если ей кажется, что она это делает,
Так это ей только кажется,
Передерживается; как радужка,
Распадается

Уже давно с трудом понимается,
Зачем ей одна шестая часть суши
Ну ладно, одна седьмая,
Без Прибалтики и Грузии,
Украины и Средней Азии,
Но остальной Кавказ не отдадим,
Зачем ей, к примеру, Сибирь,
Где от одного до другого города
Численностью 500 тысяч жителей
Надо ехать 500 километров.
Ермак и Екатерина
Боролись за природные ресурсы
Под прикрытием православия, это понятно,
Это вам скажет любой историк колонизации.
Но мы-то, мы-то?
Повидаться с товарищами На выходные
За 300 км – говно вопрос.

Я пишу за нацию документы
Строчу донесения

Как летала с фашистами одним самолетом
Не во сне и не бомбить Сталинград.
Из Кенигсберга (Калининграда) в Москву.
С родными, русскими фашистами.
У них в Кениге была сходка
Лет им по двадцать пять-тридцать
Одеты в Burberry и Lacoste
Манагеры среднего звена
Маленькие русские бюргеры

Сперва шифровались
Но вели себя нагло
В аэропорту всех расталкивали
В самолете заводили себя алкоголем
Я думала: если навернемся —
Поделом.

Не навернулись.
Напротив, я узнала Много нового:
Что никакого Холокоста не было
И что русские фашисты ведут в Интернете
Бурную переписку с израильскими.
У них одни цели:
Национальная чистота в каждой стране.
Если они победят на выборах,
В мире настанет всеобщее спокойствие.

Нация, ты, стыдно сказать, деточка,
Совсем себя потеряла.
Уж и московские мелкие служащие
Вынуждены просить убежища
Не в мире труда и капитала,
А в мире каких-то мертвых чужих паяцев.

Нация за меня
Отдает честь
Ездит в метро и на маршрутках
Ходит в театры и на мюзиклы,
Ее взрывают и травят газом,
Каждый день берут в заложники,
А она как будто не чувствует

Развлекается и работает
Бухает и курит
Жрет и гадит
Дерется и любит
Плачет на плечах дорогих

Я ничего этого не делаю.
Я пишу днем, пишу ночью
Пишу утром, пишу вечером,
Когда хожу, курю, ем, пью, гажу,
Когда сплю

Произвожу ей смыслы
Которыми она могла бы питаться,
Если бы ела буквы

Еще она молится,
То есть ходит в церковь
Я тоже молюсь
И тоже хожу в церковь
Но мне кажется,
Не потому же, что нация.

Что нас объединяет?
Пушкин? Он стоит на площади,
Под которой нацию взрывали.
Лермонтов? Он воевал на Кавказе
В карательных отрядах,
Как и сейчас воюют.
Ленин? Он лежит в Мавзолее
И давно ничего не слышит.
Гагарин? Я вас умоляю:
Это мои родители на фотокарточках
В плащах из болоньи на демонстрации.
Некрасов и Маяковский?
Нация их не знает.
Еще скажите: Кузмин, Апухтин,
Введенский, Хармс.
Крым летом? Я там была два раза.
Красная площадь? Веничка Ерофеев
С распоротым горлом.
Любовь к отеческим гробам?
Памятники братвы
Веселых девяностых.
Могилы близких?
Но это – мои могилы.
Они на русской земле
Но и это меня не делает ровней
Нации. Кто она такая?
Путин по телевизору? Джи-восемь?
Джи – всего лишь одна из точек
Женского оргазма.

Ну давай, нация, раз ты баба, какого хуя
Не рожаешь национального героя
И сестру его национальную идею
Какого-нибудь шахматиста-еврея
И его брата
Писателя – нобелевского лауреата
Вратаря хоккея
Космополита-злодея
И Золушку под конвоем

Надо бы становиться немного добрее

Где твоя рация?
Какие твои позывные?