Вианден, 5 июля
ВЫБОР МЕЖДУ ДВУМЯ НАЦИЯМИ
Нет нации, тебе подобной, на земле.
Когда весь мир еще лежал в суровой мгле,
Меж сильными одна была ты справедливой.
Тиара сумрака венчает горделиво
Тебя, но блещешь ты страной восточных снов.
Как небо синее — глаза твоих сынов.
Ты, озаренная туманным нимбом славы,
Европе темной свет являешь величавый,
Что в Исполиновых зажжен тобой горах.
И как не может жить всегда в одних морях
Орел морской, так ты — не обновлять усилий:
И реформаторы апостолов сменили,
И Шиллеры идут на смену Барбаросс.
Вершины горные страшатся ярых гроз,
И императоры трепещут молний духа.
Когда-то из твоих лесов, шумящих глухо,
На Карла нашего твой Видукинд восстал,
Но франка грозный меч твоей же славой стал.
Нередко видели согбенные народы,
Как ты, бесстрашный враг любых врагов свободы,
Несла с собой зарю; и Августа разбил
Арминий, и Мартин святых отцов громил.
Как дуб лелеет плющ, вокруг него обвитый,
Ты побежденному тогда была защитой.
Как в бронзе — олово, и медь, и серебро,
Народ единый встал, где вихрились пестро
И гунны дикие, и даки, и бастарны;
От Рейна золото тебе, и клад янтарный
От серой Балтики. Твое дыханье — та
Святая музыка, где сила, чистота,
И жаворонка трель, и мощный орлий клекот.
Порою видятся неясно и далеко
Над башнями твердынь, завещанных тебе,
Воитель и дракон, сплетенные в борьбе.
Как свежи, зелены, светлы твои долины!
Туманы зыблются, их луч пронзает длинный;
Деревня мирно спит у замка под крылом,
И дева юная, склонившись над ручьем,
Стоит, на ангелов похожа белокурых.
Германия — как храм, построенный на хмурых
Столбах — на двадцати безжалостных веках.
Из их теней — лучи, и тень умрет в лучах.
Земля тевтонская, героев мать суровых,
Растит своих сынов под сенью темнобровых,
Звездой и молнией сверкающих небес.
И копья острые щетинятся, как лес.
Победы ей трубят, и быль ее седая —
Уже не быль, уже легенда золотая.
В Тюрингии, где был владыкой грозный Тор,
С косой разметанной в священный темный бор
Гадать о будущем ходила Ганна, жрица.
На реках медленных, где пела водяница,
В волнах мерцал огонь — нездешний, странный свет;
Таунус и мрачный Гарц, которые велед
Вещанья слышали, пророчиц босоногих,
Полны их отзвуков, таинственных и строгих.
В ночи Шварцвальд похож на сумрачный эдем;
От призрачной луны становится совсем
По-новому живой листва, где шепчут феи.
Возносятся у вас гробницы, как трофеи, —
Геройских пращуров огромные следы.
Тевтоны, будьте же и славны и горды!
Вся пышность рыцарства, блиставшего когда-то,
Знамена и гербы вам золотит богато,
Мифический титан по вас равнял бы шаг,
У римлян Коклес был, у вас же был Галчак.
Бетховен — ваш Гомер. Вы — сила молодая,
Величье гордое…
2 января
***
Меж императором и королем — война.
«Что ж! Революциям откроет вход она, —
Мы думали б. — Война! Но в ней — родник величий.
Желает лавров ад, желает смерть добычи.
Монархи поклялись свет солнца угасить;
Алеющая кровь должна весь мир залить;
Людей пойдут косить, как бы траву на поле;
Быть победителям в грязи, но — в ореоле…»
И мы, желавшие крепить меж наций мир
И землю для плугов хранить, не для мортир,
Взывали б, скорбные, но гордые: «Пруссаки!
Французы! Что вам в той — голландца с немцем — драке?
Оставьте их, царей. Свершится божий суд.
Бой Вишну с Индрой мы узреть мечтали б тут —
Преображение из светопреставленья
И пламень благостный, пронзающий затменье!
О схватках яростных мечтали б мы ночных,
О диком хаосе раскатов громовых,
Где безднам ураган грозит; где в схватке тесной
Гигант с архангелом сплетен, с его небесной
Кровь черную свою сливая; мнился б он —
Левиафана в тьму прогнавший Аполлон.
Воображали б мы бред и безумье мрака.
Мы сталкивали бы свирепою атакой
Иену с Росбахом, с ордой вестготов Рим;
Наполеон бы шел за Фридрихом Вторым.
Мы верили б, что к нам, сквозь ужасы и беды,
Как ласточки, спешат крылатые победы
И, как в гнездо, летят из глубины небес
Туда, где Франция, где право, где прогресс!
Мы верили б, что нам — узреть крушенье тронов
И роковой распад одряхших Вавилонов,
Что над материком растоптанным, горя,
Свободы вскинется прекрасная заря,
Что, может быть, во тьме разгромов и возмездий
Родится новый мир из рухнувших созвездий!
Так думали б мы. Пусть, сказали б, нам стократ
Арбелу, Акциум и Зару воскресят —
В крови, но в славе. Пусть над бездной, над провалом
Опять повиснет мир, как при Лепанто алом,
При Тире, Пуатье и Тольбиаке. Три
Угрюмых призрака, пучины вратари, —
Мощь, Ярость, Ночь, — пускай разверзнут зев могилы,
И Север с Югом пусть сойдут в тот мрак застылый,
Пусть племя — то иль то — исчезнет в глубях рва,
Где разлагаются князья и божества!
В раздумье, блеск побед провидя и удары
Боев, какие встарь вели бойцы Луары,
И славу Лейпцига сквозь мерзость, и Ваграм,
И слыша, как Нимрод, и Кир, и Цезарь к нам
Идут, — мы вздрогнули б от смутных ожиданий…»
Вдруг чья-то, чувствуем, рука у нас в кармане.
***
Суть в том, чтоб кошелек спереть у нас. — Пустяк!
***
Давно уж сказано, что Бонапарт-голяк
Был жуликом и млел в приятнейшей надежде
Ограбить Пруссию (нас он ограбил прежде).
Он трон украл. Он подл, и мерзок, и лукав.
Всё так. Но мы мечту хранили, что, напав
На старца-короля, кто горд веками трона,
Кому кирасой — честь и лишь господь — корона,
Он встретит одного из паладинов тех,
Что в годы Дюнуа сражались, чей доспех
Турниры украшал и ныне мнится в тучах,
Исполненных зари и ропотов летучих…
Все чушь! Иллюзия! Совсем другой наряд!
Свистки разбойничьи, а не рога, звучат.
Ночь. Дебри дикие, сплошь полные клинками.
Стволы ружейные сверкают меж ветвями.
Крик в темноте. Врасплох! Засада! Кто там? Стой!
Все озаряется, и в заросли густой
Разверзлись просеки, где свет багряный льется.
Стой! Череп раздробят тому, кто шевельнется.
Ложись, ложись! Никто чтоб не вставал! Ничком!
И — денежки теперь давайте, целиком.
Вздор, коль не нравится, что вас по грязи стелят,
Обшаривают вас и в лоб из ружей целят.
Их — пять на одного; оружья — до зубов;
Кто заупрямится, немедленно «готов»!
Ну! Исполнять!.. Приказ — как будто из берлоги.
Что ж! Кошелек отдать, согнуть в коленях ноги,
Упасть, покорствуя, лежать на животе,
Не смея двинуться, — и вспомнить земли те,
Что звались Гессеном, Ганновером и Польшей…
«Готово». Можно встать… И денег нету больше,
И вкруг — сплошной Шварцвальд!.. Тут ясно стало нам,
Неподготовленным к изменничьим делам,
Невеждам в таинствах правленья, нам, профанам,
Что наш Картуш войну затеял — с Шиндерганом!
Вот поглядите: здесь — кровавый дурачок;
Там — радостных рабов подмявший под сапог,
Зверь божьей милостью, святоша, враг скандалам,
Рожденный для венца, оставшийся капралом.
Здесь — жулик, там — вандал, короче говоря.
Притон за глотку сгреб Второе декабря.
Тут — заяц трепетный, а там — шакал трусливый.
Овраг разбойничий с берлогою блудливой,
Как видно, — колыбель иных монархов. Бред!
В самой Калабрии рубак столь страшных нет.
Грабеж — вот их война! Искусство их разгула,
Пленяя Пулайе, Фолара бы спугнуло.
Все это — как в ночи на дилижанс наскок.
Да, низок Бонапарт, ну а Вильгельм жесток.
И не было глупей у подлеца капризов,
Чем нагло брошенный бандиту злому вызов.
Один пошел ни с чем в атаку, а другой,
Дав подойти, взметнул вдруг молнию рукой,
В кармане скрытую с предательской усмешкой.
Он императора избрал гремушкой, пешкой,
Манил его, смеясь: «Иди, малыш!» Болван
Шел, расставлял силки — и угодил в капкан.
Резня, отчаянье, измена, трупов горы
И громом полные зловещие просторы!
И в этих ужасах, которым нет числа,
Слепит мыслителя неведомая мгла.
О небо, сколько зла! О, грозный час расплаты!
О, Франция! Встал смерч — и во мгновенье смяты
И призрак цезаря и призрак войска с ним…
Война, где был один — огонь, другой же — дым.
