Х Х Х
Почему я все чаще и чаще во сне
Вижу рыжую каплю смолы на сосне?
И себя вижу я как бы со стороны,
Вижу, как я лежу в трех шагах от сосны
И в стеклянных глазах ни тоска, ни слеза -
Безразличные, точно у куклы, глаза.
И отрезанных пальцев десяток лежит
У брусничника. Кто их туда положил?
Кто проткнул мне холодным железом живот?
Кто сказал, кашлянув: "Ах, паскуда, живой!"
И чтоб жизни моей иссушить водоем,
Сжал он потные пальцы на горле моем.
…И никак не кончался усталый закат,
Под обрывом белела полоска песка
И река под обрывом неспешно текла,
А в лесу уж сгущалась вечерняя мгла.
Он стоял, обтирая запачканный нож.
Думал: "Может, и зря, но уже не вернешь".
И ушел, растворившись в молчании тьмы.
Ему стоит, наверное, руки помыть.
Я лежу глупой куклой на смятой траве
И ползет по холодной щеке муравей…
…Почему снятся мне эти странные сны?
Ведь ни ужас болезни, ни память войны
Не сидят в моем интеллигентном мозгу.
От кого же я мчусь, от кого я бегу?
То горю на потеху народу в костре,
То ползу по глухой бесконечной дыре,
То на дыбе приходится корчиться мне
И веселый палач греет клещи в огне…
Отчего эти сны? Кто за ними стоит?
Кто в карманах своих все ответы таит?
Кто меня посылает во мрак и в костер?
Кто свой нож, усмехаясь, платочком обтер?
Может, бродит он где-нибудь рядом со мной?
Может, вместе в походы мы ходим давно?
Ну а может, он самый мой преданный друг
И ладонь моя знает тепло его рук?
Кто? Кривыми столбами вопросы стоят.
Неужели все просто, и он – это я?!
Капля рыжей смолы потекла по стволу.
Что ж, не радостен жребий, а главное – глуп.
1987 ноябрь
А стоит ли миг ловить?
Судьба играет в лото.
На темных полях любви
Мы будем лежать в крови.
За что? Да так, ни за что.
1987 ноябрь
Метро. Вагон. Свет, желтый и больной,
Стекло, заляпанное потными руками.
Над головой – тысячетонный камень,
А здесь – тепло и сухо. Вот окно,
В нем кабель вьется жирною змеей,
Мелькают лампы выстрелами вспышек.
…Она стоит и полусонно дышит,
И отражается лицо ее
В засаленном стекле. Во тьму уперся взгляд.
Ей сорок два. В ней пламя не потухло.
Но со стекла сквозь тьму глядит старуха.
И у нее давно часы стоят.
1987 декабрь
Пыльные, ископаемые грамофоны.
Угрюмые, издергавшиеся графоманы.
Кто был изображением, а кто фоном?
Кого лебедой выкармливали как манной?
Глупые мелодии сползают с иголки,
Изломанные строки дрожат в стакане.
Мудрые исследования гниют на полке,
Бледная лебеда разрывает камень.
…Грамофоны сдают в краеведческие музеи,
Графоманские рукописи сносят в макулатуру.
Детей организованно везут к Колизею,
Дабы привить им некоторую культуру.
Истину нарезали жирною ветчиной.
Всем ежедневно выдают бутерброды.
…Мы бы с этого острова ушли давно,
Да боимся плыть и не знаем брода.
1988 январь
Желтый автобус по снегу ползет,
Длинный и грустный московский верблюд.
Душу мою беспокойство грызет,
Но я и эти минуты люблю.
Что-то же есть в бесконечном пути.
Если не смысл, то хотя бы мираж.
Правда, пустыню нам не перейти…
Ну а настанет черед помирать -
Что же я вспомню? Заснеженный день?
Бедный верблюдик с отвислой губой,
В сердце таская озябших людей,
Как же мы все-таки схожи с тобой.
Путь наш лежит меж блаженства и зла
И перед нами встают миражи.
Но это лучше, чем серая мгла.
Вот потому-то и хочется жить.
1988 январь
Он Россию поднял на дыбы.
Поднял с помощью замшелой дыбы.
И тянулись черные столбы,
И чернели спекшиеся глыбы,
А его запекшиеся губы
Прошептали: "Может, все зазря?"
Но и хрип усопшего царя
Заглушили бронзовые трубы.
Лихо завертелось колесо.
Так пошло, что не увидишь спицы…
Для него ж настал тяжелый сон:
Тьма, и за спиною злая птица.
Холодно, и без толку молиться,
Все молитвы он давно забыл.
Дыбой поднял души на дыбы,
А сейчас во тьме по кругу мчится.
Птица страшно дышит за плечом,
И сдвигаются сырые стены.
Этот мрак не высветлить лучом,
И смеются вслед слепые тени.
…Ладно. Тьма и страх – его удел.
А удел России? Кнут и дыба?
Милионны пуганных людей
Искренне твердят ему: "Спасибо!"
1988 февраль
Раньше водку пили только гои,
Нынче ж выпивают иудеи.
Что поделать – времячко другое
И другие в воздухе идеи.
Я лежу с тяжелой головою
И в десятый раз даю зароки.
Не об этом ли, тоскливо воя,
Говорили старые пророки?
Гои мы, конечно, только все же
До костей, до мяса – иудеи,
И поэтому тоска нас гложет,
Ничего нам с нею не поделать.
Радость запиваем или горе,
Хоть желудок, язва, хоть нельзя нам…
Раньше водку пили только гои,
Нынче же и мы не без изъяна.
1988 март
Почему у них любовь такая темная?
Неужели нехватило им огня?
А на грязной лестнице котеночек
Виновато смотрит на меня.
Что ж, поди сюда, комочек серенький?
Есть охота? Но колбаски нет.
…А они в огонь так пылко верили -
И теперь сидят в пещерной тьме.
Эх, котенок, жизнь – одна нелепица!
Чем, мохнатый, сможем им помочь?
Я спускаюсь по холодной лестнице
В серую, клубящуюся ночь.
1988 март
А нам достались глухие сны.
Кто сочинил их и крутит нам?
ЕИдем, шатаясь, мы от войны,
И нам навстречу бредет война.
Бредет по грязи, бредет по льду,
Тяжелой палкой буравит снег,
И непонятно, в каком году
Мы очутились, который век.
Не отрекались мы от сумы,
Но вот повисла ночная тьма,
И хоть мы выбрались из тюрьмы,
Но снова маячит вдали тюрьма.
Теперь – ползи, а хочешь – беги.
Повсюду тьма, хоть выколи глаз.
И пусть мы вылезли из могил,
Но снова копают ямы для нас.
Такие вот нам достаются сны -
Война да пытка в ночи глухой,
А днем сияют глаза весны,
Кошмары кажутся чепухой.
Но где же автор всех этих снов?
Где затаился, в какой щели?
…А ветер весенний смеется вновь,
И солнечный свет по земле разлит.
1988 март
Их три брата. Все родом из Жмеринки.
Первый брат проживает в Америке,
Брат второй обитает в Саратове
И торгует рассадой салатовой.
Первый брат в "Ирангейте" замешанный,
Брат второй – на рыбалке помешанный.
Третий брат – в сорок пятом повешенный.
Но о нем оба брата молчат,
По головкам гладя внучат.
1988 март
Она мечтала о любви,
Живя на пятом этаже.
Штудировала то Леви,
То Пиаже.
Она моталась по друзьям
В зеленом стареньком пальто.
В ней был изъян, но в чем изъян -
Не знал никто.
Она скрывала как могла
Учет в районном ПНД.
В ячейке карточка была
На букву "Д".
Одна, под дождиком, в лесу
Бродила, заперта в себе,
Творила беспощадный суд,
Куря "Казбек".
В июле, пятого числа,
Она шагнула из окна,
В запретный край, где только мгла
И тишина.
Гроб в крематорий увезли
И стоя выпили вино.
А у подруги был на три
Билет в кино.
1988 май
Кто они? Где их очаг?
Где голубое их небо?
Кто из них в небе том не был?
Кто в пустоте не кричал
Так, чтобы громко, взахлеб,
Ветры чтоб в горле гуляли?
…Лесом брели и полями,
Песни слагали за хлеб…
Кто они? Как их зовут,
Белых и легких как тени?
В зарослях лунных растений
Плачут они и живут.
Ветер подует с воды -
И полетят над полями,
Точно холодное пламя,
Белые клочья беды.
В темень летят и кричат,
Плачут о небе и доле.
Белые клочья над полем,
Кто они? Где их очаг?
1988 август
Я ходил по дорогам в рыжей пыли,
Я бродил в еловых лесах,
На моей спине до сих пор болит
След от гулкого колеса.
На моих запястьях еще горят
Кандалов подвальных следы…
Но я шел через горы, леса, моря.
Ломоть хлеба, глоток воды -
