Сергей Бобров - Сборник: стихи и письма

          Стихи Боброва 1930-50-х гг. по форме становятся как будто более традиционными - а вернее будет сказать, что экспериментальная их сторона уходит вглубь, становится незаметной беглому взгляду. Как и произведения 20-х, почти все они никогда не публиковались - кроме наименее, на наш взгляд, интересной поэмы "Евгений Делакруа". И в последние годы о Боброве не вспомнили: один текст в антологии "Огонька", составленной Е.Евтушенко, три стихотворения в сборнике "В Политехническом вечер новой поэзии..." (М.: Мос.рабочий, 1987, сост. Вл.Муравьев) да еще в репринтной антологии Ежова и Шамурина 16 текстов символистского периода, не дающие о поэте никакого представления. Объяснять такую забывчивость, как это сделал как-то (в частной беседе) Лев Озеров, вечной неуживчивостью поэта, который успел поссориться со всеми, с кем только можно, нам кажется излишним. Скорей всего, виновата просто короткая память.

Д.К.             

По сю пору недостаточно ясно,

Но точней - и быть нельзя;

Что за холод колючий и дикий!

Шарманка моя, шарманка,

Коричневая ручка и чернила:

Немыслимо нам с Вами сыграть ничего

Ни приятнее, ни веселей.

Когда все спокойные рыла

Отдыхают в тепле:

Мое беспокойство - извольте - смыло

Мой профиль на голосе моем.

Только один мог бы, один,

Только один...

Мог бы догадаться: что я и как,

Но он... не знаю, не знаю,

Уж не помер ли милый мой друг.

1916

Как и чем рассказать это,

Эту гладь, свободу и тоску.

Мне кажется: помнил некогда

Теперь же припомнить. - мне -

Так вот - каждая минута несет

Отдельный отчетливый упрек,

Ясное страстное имя,

Которому имени нет.

Что до того, искренно ли, я ли

Представил себе всего страха боль,

Нет, все пришло сурово и равнодушно,

Я только могу за душой следить.

1917

Уста кровавы и пламень суровый

Ударится в колокол птица

И мертвая упадет,

И ей отвечает важный,

Отдаленный, глубокий звук.

Не так ли в это сердце,

Вспыхивавшее при огне

Далеких пожаров и криков

И выстрелов ночных,

Теплый, в воздухе со свистом

Стрижом игравший взгляд

Ударяет неистовой

Ласке таинственно рад.

И вот он лежит, как птичка,

В моих жадных руках,

Как месяц, обходит кругом

И тонет в моих глазах,

Над ним загорается важная

И темная мысль моя,

Ему отвечает нежная

Жалобная свирель стиха.

1920

Мира горим негасимым громадам

В пляс странный руки,

Цветы глубиною,

Бурно и звонко тонет утро

В глаз изменяющийся простор.

Сердце бросая отроги замира,

О, пронзительнейшая ясь.

Мир невозможно падает в губы,

Струи огня, языки дождя.

Это - творения единое кипенье,

Птицы единственной долгий свист:

Румянец услышишь ли,

Тонкие пени,

Губ неприметный

Ломкий очерет.

Входишь, дрожа, радуясь: - влага,

Чуть колеблется вечерней мглой,

Простирай нагие руки

Над колеблемой чертой.

1922

Ты - раздвигаешь золото алоэ,

Ты - горишь улыбкой, ты -

В пляс цветающих плечей,

Ты - бежишь в очи ключом студеным,

Замолкая тусклым блеском обломок речей.

Я только дрозд журчливых слов потока,

Надо мною - безмолвится

В солнце горящий лист,

Я гляжу на праздник небесных Ориноко,

Где режет чистоту ласточки клич.

О, прозрачных столбов воздушных

Целящая пустыня,

Блаженных и одиноких слов про тебя,

Милый танец солнца нежной пыли,

Сладкий, глубокий, как уста.

Нет, повторить ли очарованье,

Эти заливающие синью глаза,

В этом море мира - мир и воля,

Хрустальный берег радужного холма.

1922

Этот нежный отдых в долине, едва колеблемой ветром,

В этой слезной и радостной очищающей глубине,

Где плывет райский тигр с золотыми зубами,

Шелковистый и тихоречивый, почти нерасслышанный тигр.

Он восходит лучам, и большие крылатые рыбы,

Словно медленный запах, расходятся по воздушным волнам,

Превращаясь из нежного сумрака в ярко горящую розу

И в мелодию уклончивых и невыразительных трав.

Дай устами испить этот ветер горячего мира,

Невозможный, неверный полет догоравших ресниц,

Где смеется и плачет лучистая, звонкая лира

Изумрудных и исчезающих томным весельем зарниц.

1931

Серое одиночество

Трав и замерзших камней,

Прячась от ясного месяца,

Редкие звезды блеснут.

Слабо Медведица точит

Семь драгоценных огней

В тихое звездное время,

Тронув туманную глубь.

1934

Как раз то, что несведущий человек

принимает за природу, не есть природа

(с внешней стороны), а человек (природа изнутри).

Открывается дверь - и тихий

Свет расцветает в тиши.

Путник прощается с домом

И исчезает во мгле.

Как бы узнал я о свете,

Если бы ныне не он

Осторожно в него облекся,

Вырос и вышел вон.

1937

 В.К.

Дыханье милой розы

Я в тишине узнал,

Невольны сладки слезы,

Вздохнувши, не сдержал:

О, путеводец чистый,

О, жизнедавец мой!

Мой ангел серебристый,

Любимец мой родной.

1945

Чего боишься, сердце, ты?

- Всего-всего-всего...

Пред кем таишься и молчишь

В уюте тишины?

- Таюсь - боюсь - едва взмолюсь,

- Не зная никого,

- Мольбу не смею повторять,

- Не смею очи поднимать,

- Всё жжет мне очи, всё!

Но если жизнь твоя прошла

И ждет тебя земля -

Чего страшиться в пустоте

В безмолвной наготе?

- Чего? не знаю. Не могу

- Сказать, куда бегу,

- Но лучше мрак и пустота,

- Чем черная мечта -

- На перекрестке, на углу,

- В стенах и на полу.

1950

День сегодня был весь чистый.

                                              Прозрачный - обиженный - гордый,

Весь в алмазинках, весь в искроплещущих слезах.

Пойдем на террасу!.. Темно. - И как только...

Ветра всклокоченная морда

Сунется пушистая ласково в рукав.

Еле внимательно взглянув и улыбнувшись: "Это ты ли?

Что ты хочешь в моей громопобедной мгле?

Видишь - а вон там синезоркие звезды всплыли

И, пронзая душу негасимым блеском, стоят в вышине?

Сладко образуя серебряные узоры,

Синеватое сиянье... сапфирных племен...

А не хочешь тучу? такая огромная серолиловая мгла -

Вслед за ней табуны молний, змеевидный огонь?

Мигом пригоню!.."

                                           И летит в просторы,

Горяча березы, увлекая тени.

                                           Снова - тишина.

И никого. Прохлада и пахучий лист.

Тихий сосновый переливчатый хвойный свист.

1953

Сергей Павлович Бобров (1889-1971) родился в дворянской семье; отец — чиновник Министерства финансов и известный шахматист, издатель журнала «Шахматное обозрение», мать — детская писательница.

Получил образование в Катковском лицее и Училище живописи, ваяния и зодчества, откуда ушел в Московский археологический институт. Участвовал в выставках «левого» искусства.

Литературным отцом считал В. Брюсова — ему посвящено первое напечатанное стихотворение в журнале «Весна» (1908).

В 1913 возглавил издательство кружка «Лирика», выпустил там свою первую поэтическую книгу — «Вертоградари над лозами» (1913), иллюстрированную замечательными рисунками Н. Гончаровой.

Влияние Брюсова и А. Белого уравновешивалось в ней оглядкой на французских «проклятых» поэтов, которых Бобров тогда переводил. Большее внимание в эти годы он привлекал к себе как острый критик, в пылу полемики не боящийся использовать самые рискованные средства.

Когда в 1914 группа «Лирика» раскололась и из ее состава вышла группа радикально настроенных поэтов во главе с Бобровым, он организовал футуристическое объединение «Центрифуга» (вместе с одноименным издательством оно просуществовало до 1918).