Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

В творчестве Н. Асеева Саянов находил смелость образных решений, «сдвиги» планов — самого «ближнего», данного в резко очерченной конкретности и видимого во всех подробностях бытовой обстановки и самого дальнего, вмещающего пределы всей страны, всего мира, что сказывается и на характере стиха, структуре образа, свежести метафор, смелых и неожиданных. Конкретное, житейское, ставшее повседневным в наших условиях сочетается с мировым, всеобщим, исторически непреходящим.

Многое в ранней лирике В. Саянова отвечает ритмическому строю асеевского стиха, и, конечно, не случайно, что именно Н. Асеев — если говорить о поэтах старшего поколения — так одобрительно отозвался на появление книги «Фартовые года». Многое в ней было ему близко по духу, по самому характеру поэтического поиска. Испытывая на себе влияние Н. Асеева, В. Саянов на первых порах далеко не всегда умел разобраться в том, что в его творчестве является подлинно новаторским и плодотворным, а что несет на себе печать чисто формальной новизны, той усложненности стиха, которая далеко не всегда была внутренне оправданной. Это вызвало в свое время упреки читателей, которым Н. Асеев отвечал в стихотворении «Заплыв»:

Здесь Н. Асеев утверждал — исходя из необходимости обновления стиха, отвечающего новизне стоявших перед поэзией задач, — закономерность и неизбежность небывалых ее форм (и действительно, многое сделал для их обновления и обогащения), но в то время, увлекаясь всякого рода «сальто», он порою ограничивался решением исключительно формальной задачи, сугубо экспериментаторской работой, что и вносило известную противоречивость в его творчество, по-своему отозвавшуюся и в лирике В. Саянова. Для иных стихов Н. Асеева характерно повышенное, резко подчеркнутое фонетическое начало, которое как бы ведет за собой звенья ассоциаций, оказывает свое определяющее воздействие на формирующийся — по ходу строки — ее смысл, порою словно бы расшатывает его, придавая ему почти «заумный» характер, — например, в таком стихотворении Н. Асеева, как «Собачий поезд» с его «перевертнями» и звукоподражаниями. Нечто схожее можно обнаружить и в одной из ранних поэм В. Саянова — «Побеге шахтера Гурия под Клинцами», иные строки которой также обретают почти «заумное» звучание («Криком, стуком, Гир-гар-гэр! Ну-ка, Ну-ка, Дай карьер!» и т. п.).

Мы читаем в поэме:

Здесь рифменные окончания — сугубо подчеркнутые, составные, ломающие обычный строй стиха и нарушающие течение фразы, создавая непривычную инверсию, — перекликаются с асеевскими стихами:

От таких «винтиков» чужой мастерской В. Саянов впоследствии решительно отказался, о чем свидетельствует позднейшая — и весьма решительная — переработка ранних стихов, но в начале своей творческой деятельности он готов был испробовать любой самый замысловатый «винтик», чтобы проверить: а не пригодится ли он и в его собственной работе?

В. Саянов так широко и заинтересованно подходил к современной поэзии, что не прошел равнодушно даже мимо теорий и творчества «конструктивистов» с их принципами «локальной семантики», «тактового стиха», остро сюжетной, подчас на грани анекдота, конструкции. Молодой поэт прислушался к их советам и рекомендациям, в результате чего и появилась пародийно-экспериментаторская поэма «Картонажная Америка» (1928).

Саянов писал в предисловии к ней, что «само заглавие поэмы подчеркивает условность нарисованной в ней картины американской жизни». Действительно, эта «поэма-детектив», как определил сам автор жанр своего произведения, носит сугубо условный и пародийный характер, звучит как «литературная забава» (да и написана она «мальчикам в забаву», если верить шуточному эпиграфу, взятому из «Домика в Коломне»). В ней поэт отдал немалую дань формалистским и конструктивистским теориям, подчиняя ход своего повествования задачам «остранения предмета», сюжетным и смысловым «смещениям», принципу «локальной семантики», мотивам: условно-пародийного характера и т. п. Но следует подчеркнуть, что «лирической сути» В. Саянова всякого рода «конструктивизм» был так чужд, что попытка оказалась явно неудачной, и никогда впоследствии — при многократных переизданиях своих произведений — поэт не включал в них «Картонажную Америку», за исключением лирического вступления. Но само создание этой поэмы свидетельствует, насколько далек был В. Саянов от групповых, эстетических и прочих пристрастий, с какой широтой он подходил к самым различным явлениям современной поэзии. В такой широте заключалась и некоторая опасность, связанная с возможностью утраты своего собственного творческого облика, — и В. Саянов не всегда умел избегать ее. Он подчас увлекался стихотворными экспериментами, сугубо формальными новинками, «загадочными поисками» (как говорит он в поэме «Праздник») — и не всегда на тех путях, которые могли привести к подлинной удаче. Вот почему поэт и подверг впоследствии многие свои ранние стихи весьма существенной переработке. Но в основной направленности своего творческого поиска и своих воззрений на суть и назначение искусства он оставался поэтом-реалистом, вносившим в литературу свои индивидуальные и существенные черты, свой неповторимый жизненный и творческий опыт.

Несомненно, это понимание стиха и отвечающая ему художественная практика оказали свое влияние на многих еще более молодых поэтов тех лет, особенно ленинградских, первые шаги которых в литературе направлялись во многом именно В. Саяновым — первым руководителем литературной группы «Смена» (1926–1929). В эту группу входили такие начинающие в то время поэты, как Б. Корнилов, О. Берггольц, Б. Лихарев, И. Авраменко и другие. Те уроки поэтической культуры, которые они восприняли от В. Саянова — знатока русской поэзии и ее истории, не могли не сказаться на творчестве этих поэтов.

Первые книги В. Саянова были одобрительно встречены и читателями, и критикой, и поэтами. Это свидетельствует о том, какой свежий и новый жизненный материал они несли с собою, насколько отвечали назревшим потребностям литературы. Но очевидно и то, что сам поэт отнюдь не испытывал полного удовлетворения плодами своего творчества.

В автобиографии В. Саянов вспоминал стихи друга и соратника своей юности — талантливого поэта, певца заводских ребят и фабричных девчонок, Евгения Панфилова:

В таких стихах чувствуется живой задор, не оставлявший равнодушным молодого читателя тех времен, но вместе с тем они отличались и излишней легковесностью, явной упрощенностью решения больших и сложных задач. Он знал, что и на иных страницах «Фартовых годов» встречаются упрощенные решения того сложного и трудного, что есть в жизни. Это сказывалось подчас и на самой их лексике: «знамо», «а пошто?», «обождь», «вона», «эва», «эк», «экой дурень», «башка простая», «мне хоть бы хны» и т. п.

Поэт понял, что без весьма основательного углубления взгляда на жизнь дальнейшее его творческое развитие невозможно — иначе будешь повторять самого себя! Вот почему он впоследствии так круто и резко меняет свой стих, самый его характер.

После книг «Фартовые года» и «Комсомольские стихи», знаменующих годы юности — с преобладающим пафосом непосредственно-эмоционального, восторженного восприятия жизни, — творчество поэта претерпевает существенные изменения. В 1931 году он публикует первый том собрания стихотворений (второй не вышел), в котором крайне показательно само название цикла стихотворений: «Борьба за мировоззрение» (1928–1930). Это название — суховатое, подчеркнуто «рационалистическое» — говорит о многом и свидетельствует о том, что перед поэтом встали новые задачи, которым он придавал теперь решающее значение.

Преобладающим пафосом лирики В. Саянова на этом этапе творчества становится осмысление своего современника как наследника всей мировой культуры, как человека, открывающего новую страницу в мировой истории. Вот чем и вызвана «борьба за мировоззрение» — то есть за более углубленный и четкий подход к решению жизненно важных задач, встававших перед народом, а стало быть, и перед его поэтами. Это определяло новые черты и особенности лирики В. Саянова. Взрослея, менялся ее герой и характер, становясь более строгим.

Такое стихотворение, как «Полюс», резко отличается от прежних «Комсомольских стихов». Над непосредственностью впечатлений здесь преобладает стремление к строгой осмысленности материала. Сама речь становится лаконичной, сдержанной, близкой языку научных формул — не только своим словарем («гипотеза», «гипотенуза», «лаборатория», «реторта», «трансляция» и т. п.), но и характером замысла, утверждающего смелость научной идеи: