кинжал
Реальности иной,
Что захотела познакомиться со мной.
«Ты помнишь, мы с тобой когда-то
Просили старого солдата,
Чтобы укрыл нас от дождя,
И провели в избе три дня.
И как трещала тихо печка,
И как горела ночью свечка,
Как дождь стучал по окнам,
И как ты вся промокла,
Когда в рубашке вышла в сад?
Соседи думали, все спят.
А мы не спали.
Помнишь, Варя»?
«Я помню всё, Максим.
Давай в купе дверь затворим.
Дети ушли, уснул сынишка.
Я положу на столик книжку».
И двери затворились обе.
Разъединилися миры,
Ушедшей в грёзы старины
И нового начала.
Неслышной тенью от причала
Под иву спряталась весна,
Плетя канву дневного сна.
Втроём, в проходе между полок
Стояли мы, и миг был долог,
И близость не смущала нас.
В её руках три кружки чая,
Рессор качанью отвечая,
Качались в такт.
Волнением свои пленяя,
Во внешней воле растворяя
Молчанья пакт.
Как шёпот тёплого дыханья,
Слова невинного признанья
Слетели с губ:
«Простите, Вам не сложно будет
Освободить для этих судеб
Тот край стола?»
Сестра мне снова улыбнулась,
И инстинктивно повинуясь
Я отступил.
Соседка, с лёгкостью воздушной,
Лесной пичуги простодушной
Поставила наш чай.
И на запястье, промелькнувшем невзначай,
Мне показалось я увидел
Не может быть!
Там были вместе два бобра,
И в шубе цвета серебра,
Один — на запад обращён,
Другой — востока видел сон.
Мы сели. Я — один. Они — напротив.
«Я — Наташа.
Уже два дня — соседка Ваша».
И я впервые посмотрел в её глаза.
Они сияли словно бирюза
В огранке патиновой собранных волос.
Своё в ответ я имя произнёс:
«Глеб».
«Знаю, — был её ответ, -
Что ж, Глеб, у нас в стаканах — чай.
И мы хотели поиграть».
Сестрёнка улыбнулася опять.
«Бери любой.
Мы трое связаны судьбой
В вагоне этом.
При этом
Можешь отказаться
И за отказ не волноваться.
Тебе решать, что пить
И с кем играть».
Признаться, не того я ждал.
Когда порог переступал.
«А ждал ли Ты кого-то?» –
Спросил меня вдруг кто-то.
«Ты, кого-то?» — знакомый голос повторил.
Я взгляд поднял и уловил
В Наташиных глазах вопрос.
Вопрос никто не произнёс.
Его читал в её глазах.
Ответ нашёл в её руках.
Она протягивала чай:
«На вот, возьми. Не отвечай».
Теперь звук и источник звука
Привычней были друг для друга.
Её коснулся я руки.
И звуки стали далеки.
«Валюша, отвори-ка дверь.
Глеб, как тебе теперь?»
«Да, норм. Вот навалилось сразу,
Что и не выплыть водолазу».
Тем временем моя сестрёнка,
Расправив на столе скатёрку
Стала раскладывать игру.
Повернув голову к окну,
Наташа мне давала отдохнуть.
Змейка косы едва касалась плеч -
Хозяйку их от сглаза уберечь.
Её спокойствие передалось и мне.
В нём растворился, как в забытом сне.
Глебов сон
Её глазами видел озеро седое
В туманной дымке, в тростнике — каноэ,
К каштану прислонённое весло.
Взгляд назад — и вот он я,
Иду, куда ведёт меня,
Соседка странная моя –
Наташа.
«Цель наша –
На том берегу,
Тебе добраться помогу,
А дальше — сам,
Пойдёшь по дядиным следам.
(Тростнику:)
Здравствуй, тростник,
Наш проводник
До берега другого»!
(Глебу:)
«Прошу тебя,
Не говори ни слова!
Здесь — царство моего закона.
А ты смотри, запоминай, что слышишь,
Потом в блокноте записном опишешь».
(Тростнику:)
«Нас дядя ждёт,
Он попросил, чтоб ты
Его к нам пропустил.
Я поручаюсь за мальчишку.
Дай в путь нам своего сынишку.
Как только из тумана нас выведет каноэ,
Я ветру за него замолвлю слово.
Вернётся он назад течением свободным
И род прославит свой поступком благородным».
Тростник шептал, тростник качался –
И вместе с нами оказался
В каноэ смелый рулевой -
Тростник-малютка удалой.
Теперь, когда нас стало трое,
Берег оставило каноэ.
Туман и ветер заключили договор:
До середины вод скрыть озера простор.
Туда и вёл каноэ проводник,
Наследник берега и ила ученик.
Мне показалось, что в тумане
Мы были не одни.
Бобры скользили рядом с нами,
Отсчитывая дни.
Их спинки серебром сверкали
Озёрных сонных вод,
Над ними бабочки кружили
Весенний хоровод.
Вода была ещё холодной
И вязь свою плела
Под плотным пологом густого
Тумана полотна.
Льда не осталось.
Он ушёл, оставив до зимы
Их отношения с водой свободными.
Туман редел,
