Прожила я так много кошачьих дней.
Облаками, как пушистой шалью,
Зябкая укуталась луна.
Эта осень началась печалью,
И печалью кончится она.
Осень – это время расставанья,
Но никто не скажет мне: – Прости!
Говорят чужие: – До свиданья! —
И еще: – Счастливого пути!
Только как счастливый путь найти?
1923
Он сказал: – Прощайте, дорогая!
Я, должно быть, больше не приду. —
По аллее я пошла, не зная
В Летнем я саду или аду.
Тихо. Пусто. Заперты ворота.
Но зачем теперь идти домой?
По аллее черной белый кто-то
Бродит, спотыкаясь, как слепой.
Вот подходит ближе. Стала рядом
Статуя, сверкая при луне.
На меня взглянула белым взглядом,
Голосом глухим сказала мне:
– Хочешь, поменяемся с тобою?
Мраморное сердце не болит.
Мраморной ты станешь, я – живою.
Стань сюда. Возьми мой лук и щит.
– Хорошо, – покорно я сказала, —
Вот мое пальто и башмачки. —
Статуя меня поцеловала,
Я взглянула в белые зрачки,
Губы шевелиться перестали,
И в груди не слышу теплый стук.
Я стою на белом пьедестале,
Щит в руках, и за плечами лук.
Кто же я? Диана иль Паллада?
Белая в сиянии луны,
Я теперь – и этому я рада —
Видеть буду мраморные сны.
Утро… С молоком проходят бабы,
От осенних листьев ветер бур.
Звон трамваев. Дождь косой и слабый.
И такой обычный Петербург.
Господи! И вдруг мне стало ясно —
Я его не в силах разлюбить.
Мраморною стала я напрасно —
Мрамор будет дольше сердца жить.
А она уходит, напевая,
В рыжем клетчатом пальто моем.
Я стою холодная, нагая
Под осенним ветром и дождем.
1922
С луны так сладостно и верно веет
Великое предчувствие любви,
Но верить счастию печаль не смеет —
Печальных, Господи, благослови!
В сияньи лунном пролетает птица,
Благоуханно дышит резеда.
Любовь до гроба может только сниться,
Тебя я не увижу никогда.
И все напрасно здесь, на этом свете, —
Когда-нибудь найдешь ты мой портрет.
– Кто это? – спросишь ты.
Тебе ответят,
Кто я была и что меня уж нет.
Задумаешься ты и тихо скажешь:
– Вот эту женщину я б мог любить.
Я знаю, это будет. Знаю даже,
Что долго будешь ты по мне грустить.
И никогда другую не полюбишь.
С неба луна светила,
Я тихо в постель легла,
Подушку перекрестила
И все четыре угла.
Тепло и спокойно было в спальне,
Давно стоял за дверьми сон,
Но, когда надо мной наклонился он,
Легкий и беспечальный,
Саламандрой красной из моей груди
Выскользнула моя душа.
Я вскочила, от страха чуть дыша,
Вскрикнула: «Погоди!» —
И за ней побежала.
Гулкий длинный коридор,
По лестнице темной во двор,
Мимо черного канала.
На улицах было пусто совсем.
Маленький город казался нем.
Кой-где поблескивали фонари,
Где-то часы пробили три.
Саламандра бежала скорее, скорее,
Город уже миновали мы,
Садом бежали по узкой аллее
Туда, где зеленые холмы.
Сердце глухо и громко стучало,
Я так боялась ее потерять.
За Саламандрой я бежала —
Она мне дороже, чем друг, чем мать.
Холм высокий и серые кущи,
Отсюда вся окрестность видна —
Озеро и луг цветущий,
В зеленом небе медовая луна,
На лугу тритоны, лягушки и змеи,
Веселые крики услышала я,
И крики стали еще звончее,
Когда к ним подошла она,
Саламандра, огня краснее,
Саламандра, душа моя.
Занялась веселой игрою
Толпа картавых лягушат
И прыгала под луною,
Саламандру мою тормоша.
Какая милая у меня душа!
Она носится, словно летая.
Вот свернулась кольцом и ловит хвост,
Вот во весь выпрямляется рост.
Милая, смешная,
Как я люблю ее, Боже мой!
Внезапно луг огласился криком.
Души помчались гурьбой
В ужасе диком.
Медленно выйдя на луг, крокодил
Зубастую пасть разинул,
Маленькую лягушку проглотил,
Расправил зубчатую спину
И оглянулся кругом.
Странное, смутное было потом,
Что-то холодное по мне пробежало.
Я испугалась, я закричала:
По мне карабкался тритон,
Ища от врага защиты.
Прыгнул в рот мой открытый
Черный и мокрый тритон…
Я проснулась. Солнце светило.
Возле постели стояла сестра.
«Который час?» – я спросила.
«Одиннадцать, вставать пора.
Вставай скорей, дорогая!»
Я сказала: «Сегодня я злая,
Не лезь. Надоела мне».
Как болезнь, мучила тело
Тяжелая мутная лень.
Я поздно встала и надела
Серое платье на каждый день.
Отец с газетой сидел в столовой,
