БОЛЬ
Сидели в синем сумраке соседи,
вкушая по крупинке шуток соль…
И вдруг в житейской дружеской беседе
негромко прозвучало слово «боль».
Как зеркало воды пушинка рушит,
уроненная птицей в озерцо,—
встревожило покой, смутило души
то брошенное походя словцо.
Унесся кто-то в прошлое: он — мальчик,
стоит перед кустом цветущих роз,
до крови у него ужален пальчик,
глаза полны невыплаканных слез…
А кто-то в золотой осенней вьюге
рыдал, с листвою падал на погост,
вбирал в себя симфонии и фуги,
грудь обхватив руками вперехлест.
Срывались миги — жемчуг с ожерелья…
Весна шептала: «Радуйся, мечтай!..
Отступит грусть, придет черед веселья,
всем завладеет яблоневый май».
И шепот плыл так нежно, так шелково,
касаясь гулко бьющихся сердец…
И лишь один, услышав это слово,
стал бледен, как мертвец.
1926
«ГЕЙЗЕРЫ НА ТРОТУАРАХ»
(Из цикла)
I
За витринами желтого солнца осколки,
тротуары — палат поднебесных паркет.
Туго талии дам перетянуты шелком,
изгибается коброй корсетный хребет.
В тротуарах намеками смутные блики,
в колыханье ритмичном сплетения тел.
Напомаженных губ
бессловесные крики
вперемежку
с пучками амуровых стрел.
Взмахи длинных ресниц,
смех ледово-стеклянный.
Все несется куда-то на мутной волне…
Жесты страстные, жадные взгляды:
«Желанный,
Скоро ночь. Кровь играет.
Иди же ко мне!»
Вдруг средь этого шика и этого лоска,
кутерьмы, парфюмерного запаха роз,—
перепачканный маслом, углем и известкой,
появился в спецовке
Рабочий-колосс.
Он, неся за плечами зари побежалость
и в карманную глубь опустив кулаки,
шел, и мигом толпа перед ним расступалась,
точно смерч оголял
дно житейской реки.
Молкнул похоти глас и бренчанье брелока,
утихал на пути его
лепет, галдеж.
И хоть взором блуждал он отсюда далеко,
по толпе прокатилась гусиная дрожь.
Мимо чистеньких, сытых,—
в мазуте и саже,
шел Рабочий,
жуя заработанный хлеб;
был для них он, как пуля в церковном витраже,
будто в полночь увиденный
собственный склеп.
1928
Дмитро Загул
© Перевод Н. Кобзев
«Ты полночной порою приходишь…»
Ты полночной порою приходишь,
В час, когда уже крепко я сплю,
Глаз лучистых с меня ты не сводишь,
Утешаешь: не плачь… я люблю!..
Я словам твоим внемлю душою
И сквозь сон улыбаюсь тебе,
Взгляд твой нежный горит надо мною,
Простираются руки в мольбе.
Горячо ты меня обнимаешь,
И в объятьях я таю во сне,
Поцелуями сердце пронзаешь,
Лаской грудь разрываешь ты мне.
И в слезах я глаза открываю,
Исчезает отрада-любовь.
Ночь вокруг без конца и без края —
Нет как нет моей радости вновь…
«Когда на ладонь я склоняю чело…»
Когда на ладонь я склоняю чело,
Является в грезах родное село:
И поле вдали, и за рощей мосточек,
И старая хатка, и темный садочек,
Где детство беспечно по тропке брело.
Вон там на лугу мое счастье цвело,—
Ольха над прозрачным ручьем наклонилась,
Отара, пыля, с полонины спустилась,
Сторожко журавль расправляет крыло…
Лишь там мне в ненастье тепло и светло!
Солнце рассвета — сердце мое,—
Зеркальная глубь тепла.
С прозрачным утром оно встает…
И смотрите, уходит мгла!
Близка вам, понятна моя душа,—
В ней плески и ваших волн…
Радость, песком золотым шурша,
Качает унынья челн.
Я души убогие обогащу,
Краскам восхода рад,
Торбы нищие позлащу…
Возьмите мой мир, мой клад!
В пропасть низринь холодную тень,
Мертвую тишь порушь!
Буду играть я и ночь и день
На арфах ваших душ.
Я не встревожу спокойных дум
Печалью души своей.
Милы мне те, кто хмур и угрюм,
И те, что весны звончей.
Разве не солнце — сердце мое?
Не кристальная глубь душа?
Воздушные замки она снует,
Счастье в груди верша.
1919
I
Бежит по железным тропам
Поезд в огне и в дыму,
Пронзая взглядом циклопа
Слепую тьму.
Бездумно он повторяет:
— И-ду-уу!..—
Летя по степи, теряет
Искр снопы на ходу.
В каждой теплушке теснятся
Двести — триста штыков —
Едут они сражаться
За дело большевиков.
Каждый в каждом вагоне —
Ратник, а не холоп!
Будут помнить бароны
Красный Перекоп!
II
Пост — четыреста сорок,
Будка на самом мосту.
Еще часовому не скоро
Сменяться на этом посту.
«Два года — ни строчки из дома…
Как там? Душа болит…
Он для родных и знакомых
Давно уж, наверно, убит…»
Вспомнился текст из газеты,
Что утром читали ему:
«Погоны и эполеты
Зашевелились в Крыму».
Мчатся туда эшелоны,
Пустив колеса в галоп —
Будут помнить бароны
Красный Перекоп!
Ночью и зябко, и волгло,
И к сердцу подходит страх…
Минуты тянутся долго,
Когда стоишь на часах…
III
Вдруг шорох… Два силуэта…
Третий — прыжком под мост…
«Стой! Ни с места!» — фальцетом
Командует грозно пост.
Вскинув ружье, незваных
Гостей он идет встречать.
«Там часовой…» —
«Наганом
Заставь его замолчать!..»
Крики: «Назад! Стреляю!
Долой с моста!» —
«Что он, страха не знает,
Красная сволота?!»
Выстрел. Ни шагу по шпалам
Сделать не смог бандит.
Упал на рельсы устало —
Мертвым лежит.
Второй свинцом часовому
В грудь попал и в плечо:
«Не быть и ему живому!
Пусть кровью, гад, истечет!..»
IV
Будто легли на роздых
Под ветра степного свист:
Бок о бок, глазами к звездам —
Контра и коммунист.
А в поезде рыцарей воли
Ждет неминучая смерть —
Вот-вот от взрывчатки в поле
Вздрогнет земная твердь…
«О боже, что за причина?
Кто-то лежит на пути!..»
Успел машинист. Машина
Стала у моста почти.
Даже искринки света
Перед составом нет.
«Эй, караульный, где ты?»
Ночи безмолвье в ответ.
Вышли. С буфером рядом
Убитый беляк лежит.
И вмиг командир отряда
По склону под мост бежит.
«Мина! — кричит он в яри.—
Покамест никто не лезь!..
Иначе конец…
Фонарик!
Еще чье-то тело здесь…»
То был часовой.
Сажени
Всего одолеть он не смог —
К заряду полз на коленях
И мертвым свалился с ног…
V
Гудок!
По железным тропам
Бежит паровоз
в дыму,
Пронзая взглядом циклопа
Слепую тьму…
Каждый в каждом вагоне —
Ратник, а не холоп…
Будут помнить бароны
Красный Перекоп!
На кумачовой ткани
Поезд бойца везет,
Что в мостовой охране
Отбыл последний черед.
1924
