Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Решив, что дорогой наряд
любого ставит в первый ряд,
Свинья себе приобрела
роскошное пальто из габардина
и прямиком, из магазина,
во двор пришла.
—    Ого, — какая вы, Хавронья! —
сказал Козел не без иронии, —
теперь вас не узнать —
ну просто «знать»!
—    С кем говоришь, грубятина, невежда?!
Сидел бы ты в хлеву в такой одежде,
— Свинья Козлу отрезала в упор:
—    Позор!
—    Ох, до чего ж вы интересны, —
двусмысленно польстил Полкан.
—    А ты все паришься, болван,
в своем костюме грубошерстном!
Не тявкай и не зли меня, —
брезгливо бросила Свинья.
С тем модница полезла в грязь,
где с наслажденьем разлеглась.
––––––––––––

Нет, никакие габардины
не смогут скрыть свиной щетины.

На чердаке,
в укромном уголке,
под сеткой паутины,
стояла толстая Дубина.
Неведомо когда
и кто занес ее туда,
но от нее ни пользы, ни вреда
ни потолку, ни крыше.
Гуляли смело по Дубине мыши,
иной раз крыса краешек грызнет,
иной раз пробегут по ней букашки...
Кому ж на ум придет
бояться деревяшки?
Но вот однажды на чердак
залез Дурак —
дороднейший детина.
Ему попалась на глаза Дубина.
—    Эх, хороша! — взыграла сила Дурака,
а у него была крепка рука.
Дубиной он взмахнул над головой —
полкрыши враз долой!
—    А ну, держись! — Дурак во весь опор
влетел во двор. —
Сейчас всем будет жарко! —
Одним ударом уложил Овчарку,
хватил сибирского Кота вдоль живота,
и заодно тяжелая Дубина
Корове перебила спину,
короткий счет свела с Козлом...
Разбой прикончил, говорят,
с большим трудом милиции наряд.
–––––––––

Дубина не страшна,
пока орудием не стала Дурака.

Однажды к морю рыбачок, в субботу,
отправился на рыбную охоту.
Хоть верьте, хоть не верьте,
но вовсе не простую —
поймал, на сей раз правда,
он рыбку золотую!
Прикинул, сколько
стоит диковинный улов...
И вдруг в испуге обмер
от человечьих слов:
—    Пусти меня на волю,
удачи миг лови!
В награду три желанья
исполню я твои...
Опомнился и молвил:
— Желаю для начала,
чтоб море соленое водочным стало!..
Лишь хвостиком махнула
та рыбка-златоперка,
хлеонул он из моръя — чистейшая горькая
И снова он услышал
той рыбки голосок:
—    Чего еще желаешь,
мой добрый рыбачок?
И стал тогда счастливец
решать - соображать:
чего б еще такое
рыбешке приказать? Сказал:
— Пускай и в речке,
не пожалей труда,
течет-струится водочка,
не пресная вода.
Лишь хвостиком махнула
та рыбка-златоперка,
черпнул он из речки — чистейшая горькая!
—    Теперь, — сказала рыбка, —
желанье номер три,
хороший человече,
скорее говори.
Он думал, думал, думал...
В душе была борьба.
И наконец изрек он,
пот вытерев со лба:
—    Ты не морочь башку мне
и больше не зови.
Давай еще поллитра
и с Богом прочь плыви!..

Во поле березонька стояла,
а над нею солнышко сияло.
И была березонька на диво
статью и осанкою красива.
Ничего, что во поле широком
дерево стояло одиноко:
по весне среди ветвей зеленых
раздавались трели птиц влюбленных,
поздним летом улетали птицы,
но звенела спелая пшеница.
Было в одиночестве не худо.
Не березка выросла, а чудо.

Жил во городе Петров Геннадий,
гладенький и спереди и сзади,
не шофер, не пекарь и не плотник,
по профессии — ответработник.
Как да что — я не скажу ни слова,
но... остался не у дел он снова.
В «кадрах» встретили Петрова хмуро:
все же как-никак номенклатура!
Стали работенку подбирати —
только подходящей нету кстати.
И номенклатура загрустила.
К счастью, зава что-то осенило:
—    Вспомнил, надлежащее есть место:
во поле березка, как невеста,
скучно ей одной там и печальненько.
Будете, Петров, при ней начальником.
Вот стоит Петров пред подчиненной,
пред березонькой кудрявой и зеленой,
—    Кто вы, — говорит она, — что надо?
Жарко, видно, ищете прохладу?
—    Нет, — ответил, — я не посетитель,
я отныне твой руководитель,
я — Петров, мне не нужна прохлада,
я пришел, чтоб навести порядок.

И увидел: на березе птицы.
«Этак, — он подумал, — не годится,
песнями невесту раздражают.
И о чем щебечут? Шут их знает!
Мало ли чего болтают сдуру?..
Надо бы приставить к ним цензуру!
Ну а посему мое решенье —
гнать отсюда всех певцов в три шеи!»
—    Бей их, — приказал Петров завхозу, —
чтобы не садились на березу!
—    Так-с, — сказал Петров, — кору не трону,
для начала обкорнаю крону.
А еще я не согласен в корне
с тем, что разрослися слишком корни.
—    Подрубить, — он приказал, — отростки!
Покатились слезки у березки...
И листва до срока облетела.
К августу невеста почернела.
Во поле березонька стояла,
во поле березоньки не стало...

Повесть начинается сначала.
В «кадрах» встретили Петрова хмуро:
все же как-никак номенклатура.
Начал зав уже немного злиться.
Но... (Тут мне придется с ритма сбиться.)
В лесу родилась елочка
как будто напоказ.
И зав решил, что к елочке
приставить надо «глаз».
Достал он папку с полочки,
и в ней он записал, что он Петрова
к елочке начальником послал...

Годами на ответственных дверях
табличка красовалась,
как надгробие.
Читали
с замиранием в сердцах,
молились: там сидел —
«их преподобие»...
Вдруг
налетел
могучий ураган!
Сорвал с дверей
зеркальное «надгробие».
Но... за дверьми,
блюдя свой важный сан,
по-прежнему сидит —
«их преподобие»...

В семье заварилась каша —
Ван-Ю-Ша Ванюшу бранит:
— Ты продал родного папашу,
подонок, подлец и бандит!
А Ваня ругает Ван-Ю-Шу:
— Заткнись, проходимец и гад,
ты предал отцовскую душу,
какой ты мне, к лешему, брат?!

До драки дошло, до побоев,
братишка на брата — ох, лют!
И, как из брандспойта, помои
друг другу на головы льют.
В семье заварилась каша:

«Своя своих не познаша»...

Праздник Первомай и... снегопад!
Это, скажем прямо, невпопад.
Это, Боже, слишком злая шутка,
от которой и смешно, и жутко.
Ну и наплевать! Вы только гляньте,
как шагают бодро демонстранты!
Сколько улыбающихся лиц:
ликованью — просто нет границ!
Люди лихо пляшут и поют,
словно бы трансляция из рая —
телеоператоры
в раю
праздник Благоденствия снимают.
В ясном небе —
реют кумачи!
То есть, что я?!
Флаги голубые!
На деревьях
зреют куличи,
в чистых реках —
вина золотые...
Ешь и пей,
лежи себе под кущами,
горизонт не омрачится тучами:
ни тебе войны и ни солдат,
каждый человек —
друг другу брат.
На трибуне мраморной
святые
принимают шествие—парад.
В честь святых отцов кричат:
«За здравие!»

Над Москвой летит снежинок пух...
Ну и пусть!
Свобода! Равноправие!
Что — владыка главный,
что — пастух!..
Ни тебе ворья и ни жулья,
ни бюрократической саркомы,
а уж что касается жилья —
у любого райские хоромы!

В самый раз —
веселие и смех
и, конечно, озорная шутка!
Праздник Первомай.
А с неба — снег...
Непонятно...
И чудно...
И жутко...