«Я — революция. Я пламень мировой…»
Я — революция. Я пламень мировой.
Нет нужды мне, что вы боитесь дыма,
Что вопли жертв влекутся вслед за мной,
И всё разрушилось, что было нерушимо.
Звериное мое страшит вас естество.
Вы ярости моей трепещете, народы.
И сквозь пожары гнева моего
Не видите за мной дитя мое — Свободу.
Не вечно знамя красное мое.
Над ним развеется зелено-голубое,
Когда на плуг перекуют копье
И станет мир единою семьею.
Победный день тот близок иль далек,
Не мне судить. Я только меч возмездья.
Меня послал неумолимый рок.
Мне ворожат счастливые созвездья.
10 декабря 1924, Сергиев Посад
«Стану ль завидовать птице крылатой…»
Стану ль завидовать птице крылатой,
Разве не птица душа у меня?
Разве в просторы небес необъятных
Вечности дали ее не манят?
Разве не носится ласточкой вольной
В царстве лазури она?
Разве ей доли земной не довольно,
Той же, что птице дана?
30 мая 1925, Сергиев Посад
«Бледно-зеленым океаном…»
Бледно-зеленым океаном
Лежит закатных туч гряда.
За ними берег осиянный
И пальм огнистых череда.
А дальше — город златоглавый,
Где, многоцветны и легки,
Слетелись славить Божью славу
Несчетных ангелов полки.
13 июня 1925, Сергиев Посад
«К огню чужого камелька…»
К огню чужого камелька
Позвали греться старика.
Старик недвижимо сидел
И молча на огонь глядел.
А после встал и в ночь ушел,
И нищ, и стар, и бос, и гол.
И не хватились старика
Его друзья у камелька.
7 января 1926, Сергиев Посад
I. «Под мерный стук колес уснули пассажиры…»
Под мерный стук колес уснули пассажиры.
В окно чуть брезжит мутный серый свет.
Окрестности, задумчивы и сиры,
В окошко белый шлют привет.
Деревья голые безрадостно и четко
Ветвистые раскинули рога.
Бегут у станции какие-то решетки.
Тускнеют к таянью готовые снега.
И пассажирам тоже, верно, снятся
Неяркие, нерадостные сны.
Не про «свободу, равенство и братство»,
Не про святыню горней стороны.
Вот этот видит чад попойки пьяной
Иль черный хлеб и душный ряд забот.
.
А поезд жизни мерно, неустанно
К великой Бездне всех несет.
II. «Окутанный февральскими туманами…»
Окутанный февральскими туманами,
Покинутый печальный монастырь.
И снежные вокруг него поляны,
И смутная лесов далеких ширь.
Под ветхим кровом станции убогой
Сермяги серые навьюченных людей,
И царственная ель торжественно и строго
Стоит на страже у путей.
III. «Жесткий ветер колет, режет…»
Жесткий ветер колет, режет,
Бьет и жжет лицо.
Заунывный ели скрежет
Над моим крыльцом.
Что стоять? Бегут минуты,
Вьюг не переждешь,
Выходи, лицо укутав —
Не в раю живешь.
22 февраля 1926, Хотьково — Пушкино
«Ах, какими тешит сказками…»
Ах, какими тешит сказками
Нянька старая меня.
С их завязками, развязками
Не заметила я дня.
Вот и вечер. В печке прыгает,
Догорая, огонек.
Отложив, закрыла книгу я,
Позабыла про урок.
Льются россказни певучие
О железных башмаках.
Унесла в леса дремучие
Патрикевна петушка.
Спит на дне речном Аленушка,
Вся опутана травой.
Блеет серенький козленочек
Над потопленной сестрой.
.
А жар-птица огнецветная
В полуночные края
Ждет царевича заветного.
И царевич этот — я.
1 апреля 1926, Москва
Утихнули ночные шумы.
Трамвай последний прожужжал.
Арбат, усталый и угрюмый,
Тяжелой дремой задремал.
Безумно жутким бредом полон
Военный суд передо мной
О тех, кто спит уже безмолвно
В земле с пробитой головой.
И тут же рядом Зигфрид снится
Стенам облупленным Кино.
С драконом Фафнером сразиться
Во сне опять ему дано.
На почте письма сном тревожным,
В конвертах затаившись, спят —
И дел, и помыслов ничтожных
Завороженный маскарад.
На скучных полках Гос-мед-торга
Стрихнин, и йод, и хлороформ,
Полны виденьем всяких хворей,
Забылись беспокойным сном.
Подальше — церковь Николая.
Угодникам не нужно спать.
Бессонный, он не прекращает
Арбат крестом благословлять.
1 апреля 1926, Москва
«С безумным грохотом трясется грузовик…»
С безумным грохотом трясется грузовик,
И машут красными знаменами ребята.
О, революция! Пора сменить твой лик
И тряпку красную в архив былого спрятать.
Довольно встрясок, крови и игры.
Есть высшее тебе предназначенье —
Взнести свободный дух на самый верх горы,
Откуда новое пойдет времен теченье.
Извечною борьбой, ребяческой игрой,
Ты старых ценностей живешь перетасовкой.
И только слово «класс» наивною уловкой
На красном знамени несешь перед собой.
1 мая 1926, Москва
Не знает, не знает,
В земле истлевая
Весною, зерно,
Что сила живая
В нем жизнь созидает
Из праха давно.
И в черной могиле
Уж корни пробились
К источнику вод.
И стебель зеленый
Из темного лона,
Воскреснув, встает.
2 мая 1926, Москва
Всё полынь да полынь…
На полях, в пустырях,
На межах, на высоких песчаных буграх
И в лощинах полыни так много,
Точно этою горькой и крепкой травой
Заросли все окрестные долы…
Где же ты, медуница и мак огневой,
Где же ты, колокольчик лиловый?
Заглушила, убила их в поле полынь,
Не цвести им отныне, как прежде.
Но всё так же небес бесконечная синь
Бесконечною дышит надеждой.
Июнь 1926, Серебряный Бор
«Повернулись раз и раз колеса…»
Повернулись раз и раз колеса,
Зарыдал прощально паровоз.
Над перроном вздохом плач пронесся.
Боже, сколько в мире слез!
Все пути Твои политы ими.
Больше всех — изгнанья крестный путь.
Далеко уж реют кольца дыма,
Прожитого сердцу не вернуть.
С громким стуком семафор закрылся.
Кто-то поднял стонущую мать.
Если б дать ей ласточкины крылья,
Чтоб в Самаре сына повидать…
Смотрит башня красная Сумбеки.
Циферблата медный глаз жесток.
Заступись, Господь, за человеки,
Да не правит нами Рок.
8 июня 1926, Москва
