8. Голуби
Вам, птицы поднебесные,
Насыпал я пшена
За те пруты железные
Тюремного окна.
Слетелись, сердце радуя,
Клюют скорей, спешат,
Не вижу только ладу я:
Крылами бьют набат.
Торопятся, стараются
Друг друга оттеснить,
И сердятся, и маются,
Чтоб больше захватить.
Покойны будьте, голуби!
Обильно сыплю я.
Насытитесь тут дóлюба
Вся вольная семья.
Когда же все насытитесь,
Умчитесь в эту синь,
Рассеетесь, рассыпетесь
Средь голубых пустынь.
Но тот, кто всех проворнее
И крыльями сильней,
Покинет долы горние
Для дальних зеленей.
Для тех садов сверкающих,
Где мать моя одна
В слезах неутихающих
Поникла у окна.
И сына подневольного,
Тоскуя, тщетно ждет,
У сердца богомольного
Ища себе оплот.
Не круши меня, кручина!
Мне еще немало жить.
Ходит черная година,
Оттого ли мне тужить?
Ведь все так же солнце светит,
Так же дети видят сны.
И земля все так же встретит
Песни первые весны.
Осень пестрая подходит,
Потемнели тополя.
И туман уж хороводит
В опустыневших полях.
Только я уж не любуюсь
Той осенней милой мглой,
Поневоле повинуясь
Тьме могилы нежилой.
Так любуйся ты одна там,
Затаивши глубь души,
По кустам ходи лохматым,
Лесом скорбь свою глуши.
Примечай там все красоты,
Ничего не упусти!
Лесу выдай все заботы
С тучей листьев унести.
И борись с тоской-кручиной,
Как и я борюсь тут с ней,
Чтобы волею единой
Сердце полнилось вольней.
Отчего ты, вечер, серый и простой,
Как ребенок малый с тихою мечтой,
Мальчик сероглазый, увидавший свет
В первый раз на склоне отроческих лет?
Отчего и звоны, вечер у церквей,
Словно стаи сизых, ранних голубей,
Только научённых крылья подымать,
Сердцем не забывших голубицу-мать?
Отчего ты, вечер, заманил меня
Пристальной улыбкой серого огня?
Покажи мне облик, серый вечер мой!
Распахни свой облак, свитый полутьмой!
Подойди же ближе. И еще. Вот так.
Загляни в глаза мне, в мой заветный мрак.
Разве ты не видишь: серые глаза,
Только в самой дали прячется гроза.
Обними нежнее. Окружи совсем,
Чтоб я стал недвижим, как пустыня, нем.
Чтобы только были вечер, я да ты
Тут над колыбелью маленькой мечты.
Сделал меньше малый терем,
Сумрак гуще, ниже свод.
И шепнул: «Давай поверим!».
Покидая небосвод.
Засмеявшись серым глазом
Брату-вечеру в ответ,
Начал счет я: «Раз!» И разом
Вспыхнул тихий серый свет.
«Два!» И в зыбкой колыбели
Просыпается дитя.
Щеки сонные зардели.
Ищет, ручками метя.
«Три!» И мать склонилась гибко
Голод грудью утолить.
У двоих цветет улыбка,
Третий — краше в гроб валить.
Вечер, вечер, вечер! Тише!
Колдовства не нарушай!
Долетает шепот свыше:
Ночи — «Здравствуй!», мне — «Прощай!»
Пронизáла душу ясность созерцанья.
Как дождем, омыла дальние углы.
Освежила бурей первого страданья,
Разорвала скопы ядовитой мглы.
И взираю странным, онемелым оком
На позор звериных, разоренных нор,
Где былые годы низменным потоком
Пробегали мутно, потупляя взор.
И внимаю сердцем чистоту и ясность
Предо мной лежащих голубых высот,
Где промчится, с вечным утвердив согласность,
Дней моих грядущих просветленный лёт.
Уплывайте, уплывайте, дальше, дальше, облака,
Чтоб лазурь была как море, а не узкая река.
У меня душа как море, полноводный океан,
Что под льдинами синеет у полярных белых стран.
С каждым часом льдины тают, обнажая синеву.
Вот последняя лепечет: «Не растаю, уплыву!»
Но от солнца золотого никогда не уплывет
То, что зной его могучий на погибель обречет.
Льдина тает, расширяя каплей малою простор,
Только море, только небо и взирающий мой взор.
Все, что было мелким, низким, сметено, унесено,
Светит чистая пустыня, в вечность зоркое окно.
Все, что мучило, томило, теснотой своей гнело,
Все развеял вольный ветер, далью моря унесло.
Только волны ходят вольно, как хотят и где хотят,
И серебряные брызги к небу синему летят.
Только я гляжу, не веря широте морской души:
Неужели эти дали из моей идут глуши?
Слышу стон твой издалече,
Вижу: плачешь на земле,
Колыхают слезы плечи,
Скорбь застыла на челе.
И целуешь вереск алый,
Припадаешь и опять
Подымаешь крик усталый
К синю небу возлетать:
«По траве ходил по этой,
На цветы лесов глядел.
Сердца ласковой заметой
Сколько сосенок одел.
Как питался, любовался,
Красотой лесною жил;
Голос звонкий отдавался,
С эхом вспыльчивым дружил.
А теперь — леса красивы,
Или нет — не вижу я.
Слышишь ты мои призывы,
Там, в теснинах бытия?»
«Слышу, верная подруга!
И хожу, хожу вот так:
Одного того же круга
Обивая известняк.
Выпускают чередою
По дорожке погулять,
Чтоб натянутой уздою
Вольным сердцем помыкать.
Шагу малого налево,
Ни направо не ступи,
А беспомощного гнева
Силу острую тупи.
Вот хожу и вспоминаю
Лес зеленый да тебя.
А тоска моя шальная
Ходит рядышком, знобя.
Слышу стон твой издалече.
Вижу: плачешь на земле.
Подыми-ка к небу плечи,
Сгладь морщины на челе!
И окинь свободным оком
Красоту и бытиё.
Все ль твое в лесу высоком?
А твое, так и мое».
Я рассказал, косноязычный,
Природы яростную глушь.
И был отраден необычный
Мой быстрый стих для ярких душ;
Я рассказал наивным слогом
Святой причастие любви
И промолчал о тайном многом,
Сокрытом в плоти и крови;
Я рассказал бессвязной речью
Народа сильного беду,
Взманивши гордость человечью
Сорвать железную узду.
Теперь иное назначенье
Открылось духу моему,
И на великое служенье
Я голос новый подыму.
Да будет свят и непорочен
Мой целомудренный язык,
Как взгляд орла седого, точен
И чист, как снеговой родник.
Да будет всем всегда понятен
Судьбою выкованный стих,
Равно вчера и завтра внятен,
Равно для юных и седых.
Да будет щедр и безразличен
Для всех сияющий мой свет,
Когда святым огнем отличен
Я, волей божьею поэт.
