1916 г.
Иглино, С<амаро->3л<атоустовской> Ж<елезной> Д<ороги>
Op. 2.
По степи снегонедужной
Пусть затерянной лежит
И костлявость вьюг жемчужно
Стелет пьяно бельма лжи.
Тенькать, звякать бубенцами
Тройка мчится дребезжа —
Лиха горького гонцами
Пребывая и служа.
А от тропочки в сторонке
Дым коромыслом встает:
Пузом вздутый, брюхом тонкий,
Сыт, голодный — пьяный слет.
Здесь сугробная харчевня,
Злой метелицы приют,
Прилетев хрипя с кочевья,
Здесь бураны зелье пьют.
У обмерзло льдистой стойки
Целовальник взвихрен — мраз;
Джин и виски и настойки
По порядку иль зараз?
«Ну, хвати смелей с дороги!..
Сердце в пламень утопи…
Ты не тропик — недотрога,
Вы не трусы воробьи!..»
И восторгом песни бранной
Огласилася зима,
Пированьице буранов —
Злых кочевников корчма.
1920 г. Сибирь
Op. 3.
Громыхая поле пробегает мимо.
Жаждою сгорает? хочет лимонада?
Поле не подобно царственному Риму:
Полю обладанья, властности не надо!..
И ему не надо — знаний, громкой славы
Пышнорослым сором поле предовольно;
Нежит, любит травы;
Им, «ему» не больно!..
«Поле» быстро мчится… все себя покажет
(Римская волчица,
Сердце нежно, даже…)
Травкою муравкой,
Блатною водицей,
Кочкой — бородавкой,
Рощицей — девицей —
Поле всем довольно.
И ему не надо
Лето — зной — кефира
Или лимонада;
Не взыскует мира,
Где сознанью больно!..
1907
«Чье имя ведомо и веки не забыто…»
Op. 4.
Чье имя ведомо и веки не забыто,
Кто навсегда от тленья убежит,
Кому, минувшему забвения обиду,
Бессмертия заветный редюит?
«Младенец малый молчалив…»
Op. 6.
Младенец малый молчалив
Мосты мигают моментально
Мелькает мельпоменмотив
Местами мрачные ментально.
Мороз мигрени мракобес
Мертворожденный муки мраком
Меняет мимик мировес
Мавая миррой мягкиммаком.
Op. 7.
Слова тебе — лишь побрякушки;
Не речь — а кваканье лягушки…
Но где же тот глагола пламень
Что жечь способен даже камень,
Народов массы всколыхнуть,
К свободе указуя путь?
Op. 8.
Развалившийся шинок,
Полон громкой свары!
За столом — гуляк венок
Одиночки, пары…
Сам раскосый Сатана,
Подающий водку,
Помогает им сполна
Лить стаканы в глотку.
А домах — немытый строй,
Жалкие ребята,
Неутешный бабы вой:
«Жизнь моя триклята»!
«Мы — в этом мире постояльцы…»
Op. 9.
Мы — в этом мире постояльцы —
Раздельно номера заняв,
Покуда смерть на наши пяльцы
Не вышьет черепа устав.
Мы мире сем скоропришельцы
И каждый тянется — устав,
Свое беречь для жизни тельце,
Дней — календарь перелистав.
В ночь перед получением известия о Верхарне
Op. 10.
Зелень… не лезь мясо осям!..
Улыбкою жестокой паровоза
Растоптанная роза.
Перебегавший рельсы котелок
Вдруг распластался там
Как бане на полок…
Мы видим черные черты…
Они склоняются устало
Слез месиво — густы
Налеты материнства сала.
Op. 11.
Играют старой башне дети,
Там был когда-то арсенал
И груде хлама часто встретить:
Шеломы, панцири, кинжал.
На них раскрыта паутины
Зим корабельная душа
И, сказка осени картинной,
Дамаскостали дряхлость — ржа.
Для детской, ветреной утехи
— Юнцам осталося любить
Перержавевшие доспехи,
Веков ушедшую серьезность
Вершителей угасших «быть»,
Владычество, коварство, грозность!
«Карабкаясь горой препятствий…»
Op. 12.
Карабкаясь горой препятствий,
Плывя по озеру помех
Гулять равнинами благоприятствий
Иль косогорами потех.
И не роптать (!) на жалкий жребий,
Что — ты рожденный, человек
И мимолетность, лепит бэбий
Тебе наружащий намек.
Op. 13.
Где острокамень делит куст,
Где треухи парадят ели,
Где гор взнеслися капители,
Гнездится дымный Златоуст
Пластами ржавые породы
Распались, ставши на ребро
И тучи хмурой — низки своды,
Напоминая «дом Торо».
Когда бы здесь — где злато гор
Прольется пролетар — Россию,
Моих прияли злато уст,
Контемпоренистый Мессия
Бурлюк — словесный Святогор,
Футуромоднит Златоуст.
1918
Соотношение между звуками и красками
Op. 14.
Она смеется облачном саду
Всегда лазурных полном лепестков,
Где Звонкий кличет горнюю гряду
Сугубо сладостных, приемлемых оков.
Она рыдает сумрачном «забыто;»
Осенне ураган расплел ее власы.
Усталые тоски пылающее Лидо,
Померкший красопад, песочные часы.
Она струится радостных объятьях,
Где тонок тканью серебро-туман,
Любови взглядах, просьбах и заклятьях,
Аромах чувствий всех и знания нирван.
Ст<анция> Иглино. С<амаро-> 3<латоусовской> Ж<елезной> Д<ороги>
Op. 16.
Огни над рекою повели,
Предрассветно синел туман
Казалось, что это Уистлер
Придумал, не увидал!
Не забыть мне свидания роще,
Под криком весенних ворон,
Ваших губ «неоткрытые мощи»,
На скамье — одинокий сон.
Что щели заборовой проще,
Так тонок девичий стан…
Тех местах, что описывав Тан
Я попался, как курица во щи,
Средь берез и Иркутских окрайн.
Op. 17.
Зари померкшие дары
Ночная тень падет углом
И бархатным чертят крылом
Контур тоски нетопыри
Так с древа упадает лист
Осенних сумерек валясь на крышу
Косым падением речист
Котором тайны смерти слышу.
1920
Кобе
Op. 18.
Сломалась ночь, раздета куртизанка;…
Постели богачей измял начальный храп;
Властитель мастерских, дредноутов и банков
Теперь былинкою под игом сна ослаб…
Ему мерещится, что он живет подвале,
Что лапа нищеты, — (дневное понаслышке)
Средь, златом полный, воцарилась залы,
Иль молоток стучит его гробовой крышке;
Или авто, что мчит его бульваром,
Гандикапирован хребтами баррикад,
Дворцы озарены бунтующим пожаром,
И на него встает суровый фабрик ад;
И камни, что ложились так послушно,
Под шепоты его Rolls Royce'a шин,
Теперь голодных рук пращею дружной
Срываются лететь в «кумира» всех времен.
Но это только сон… угрюмый меч рассвета.
Дамоклов час… Гудок фабричных труб…
И им в ответ гримасою кастета:
Зевок усталости и дребезжащий зуб.
Рабы труда под плетью принужденья
Идут с ужимками Бодлэровских химер…
Осень («Рыдай осенний дождь рыдай…»)
Op. 19.
Рыдай осенний дождь рыдай
Над вазой раздробленной лета
Что поглощала яркий край
Как счастье затопляет Лета
Седая вечности река
Где дно песчинками века.