Осенняя царевна
О, золотая благодать,
О, крылья осени напевной!
Я весел сердцем. Я опять
Дружу с осеннею царевной.
Она, играя и шаля,
Бежит, и пальцы тонки-тонки.
И все леса и все поля
Живут в сияющем ребенке.
И бег ее — победный ход
Царицы за земною данью.
Суровый Спас своих невзгод
Завесил скуку синей тканью.
Плоды дерев и виноград
Земля с последними цветами
Несет обильно. Буйный лад
У балалаек над лесами.
Играют ветры, струны рвут.
И песнь осенняя, развея
Неволи призрачный уют,
Поет все громче и новее.
Конь у ворот, и келья дверь открыла:
Пустынно, тихо и мертво.
Вошел и жду. В окне поет уныло
Осенний ветр: зовет кого?
Конь ускакал, и келья дверь закрыла.
Один я, трепетен и нем.
Там в поле прошлое поет уныло,
Я не один: но с кем же, с кем?
Огонь осенний сжег леса,
И убран чахлый хлеб с полей.
Голодный ветер злей и злей
С земли кричит под небеса:
«Дай снега! Снега дай земле!»
Но неподвижна синева,
И бьется ржавая трава
И день и ночь в холодной мгле.
Мой ковер-самолет, мой ковер-самолет!
Ты проносишь меня в самом сердце высот,
Вышний ветер в лицо освеженное бьет.
Как поля широки, как снега глубоки,
Как схоронен легко синий трепет реки,
Как белы сединами леса-старики!
И как тихо алеет чуть видный восток,
И как робок и сер деревенский дымок,
И как всякий поселок в снегах одинок!
И какая кругом цепенящая тишь!
Будто в сон мертвеца-великана глядишь,
Будто кладбищем жизни вселенской летишь.
Улетай, уноси, мой ковер-самолет!
Мчи еще и еще в самом сердце высот,
Чтоб годам и пустыням запутался счет.
Чтобы страхи, и страсти, и мысли земли
Только легким узором в пространстве легли,
Как песчинки лучей в освещенной пыли.
Чтоб несчетных событий рассыпалась сеть,
Чтоб просторной душой навсегда осмелеть
И бесстрастно на мир распростертый смотреть.
Летят метели, снега белеют, поют века.
Земля родная то ночи мертвой, то дню близка.
Проходят люди, дела свершают, а смерть глядит.
Лицо умерших то стыд и горе, то мир хранит.
Роятся дети, звенит их голос, светлеет даль.
Глаза ребенка то счастье плещут, то льют печаль.
Смеется юный, свободный, смелый: мне все дано!
Колючей веткой стучится старость в его окно.
Бредет старуха, прося заборы ей дать приют.
Судьба и память тупой иголкой ей сердце рвут.
И все, что было, и все, что будет, — одна река
В сыпучих горах глухонемого, как ночь, песка.
Метели пели на полях,
Свистели, бились и неслись,
И Русь в метелях, Русь в снегах
Глядела в сумрачную высь.
Там хаотических времен
Еще стоял зловещий стон,
И мрак и скорбь со всей земли
Ночные Ангелы несли.
Мой конь был плох, возница глух,
И сани ветхие седы.
И ворон вдруг пугал мой слух —
Вещун несчастья и беды.
Дороги русские грустны,
И колеи занесены,
Всю ночь не будет деревень,
Невероятен новый день.
Весна
«Застрекотала птица в голых ветках…»
Застрекотала птица в голых ветках.
И люди в темных, тесных клетках
На солнце, к окнам, как ростки,
От вешней тянутся тоски.
И ты, росток, стремительный и дикий,
Ты, сердце, пламенные клики
Услышав в небе над собой,
Сорвавшись, мчишься в светлый бой.
Как сумерки тихи, как ночь еще темна!
Но уж пугливы стали птицы ночи.
Им первым неизбежность ясности ясна,
Смутясь, вращают слепнущие очи.
Уродливы и злы, сцепили дружный круг,
Нахохлившись, сидят — и дыбом перья.
И колет медленный предутренний испуг
Личины лжи, обмана, недоверья.
Еще иная, изогнув зловещий клюв,
Перебирает клочья кожи с кровью,
Но уж, седые космы в сумрак окунув,
Пригнулась ночь к сырому изголовью.
И, костенеющих не опуская век,
Тоскливо смотрит в облака востока,
Где нежная заря поит истоки рек
Огнем взлетающего солнцеока.
Я вижу сильного коня.
Он над обрывом спину гнет
И зло копытом камень бьет,
Так негодующе звеня.
Над ним просторный горный склон,
И ноги силой налиты.
Так отчего ж не мчишься ты
Наверх, под синий небосклон?
Движенья верные тесня,
Стянув два крепкие узла,
Веревка ноги обвила:
Я вижу пленного коня.
День тяжелый, мутно-серый
Настает.
Кров земли одервенелой
Плуг дерет.
Десятину распахали
В серый прах.
Петухи кричать устали
На плетнях.
Сохнут вскопанные комья,
Мрет трава.
Даль безлесья и бездомья
Вся мертва.
Лихо вьется по дороге
Злая пыль.
Это вымысел убогий
Или быль?
Заря смежает очи.
Уж крылья дальней ночи
Над Волгой шелестят.
Друг друга чайки кличут,
Последнюю добычу
В рябой волне щемят.
Ровнее, глаже, ниже
Ложится берег рыжий
На синий плат реки.
А темный берег тушит
Лучей цветные души
О влажные пески.
Как стеблями недожатыми,
Вея молньями крылатыми,
Пронеслась
И, спускаясь небоскатами,
В даль впилась.
Громыхая тяжким грохотом,
Колыхая воздух рокотом,
Небо жгла
И со вздохами и хохотом
Отошла.
Как невиданными мрежами,
Над землей дождями свежими
Просвистев,
В мир, лазурью вечно нежимый,
Скрыла гнев.
И, как утренняя лилия,
Скрыв проклятие бессилия,
Свет струя,
Распахнула в жизнь воскрылия
Вся земля.
Прошумели дожди и столбами ушли
От реки голубой на равнины земли.
И опять тихий путь в берегах без конца
Вдаль уносит меня, молодого пловца.
Уж и как же ты, даль, на Руси далека!
Уж не будет ли жизнь для меня коротка?
Вон по берегу в гору бредет человек.
Видно, стар, видно, нищ, видно, ходит весь век.
А видал ли края, все ль концы исходил,
Как в последнюю гору поплелся без сил?
Так бери ж и меня, заповедная даль!
Схороню я в тебе вековую печаль.
Уж и как же, печаль, на Руси ты крепка!
Вихрем в песню впилась волгаря-бурлака.
И несешь, и томишь, обнимаешь, как мать, —
Видно, век свой с тобою и мне вековать.
Так пускай же вдали опечалюсь за всех,
Чтобы вспыхнул за мной оживляющий смех,
Чтобы песня взвилась огневая за мной
Над великой, скорбящей моею страной.
