Нищ и светел, прохожу я и пою.
Вяч. Иванов
Русь! Что больше и что ярче,
Что сильней и что смелей!
Где сияет солнце жарче,
Где сиять ему милей?
Поле, поле! Все раздолье,
Вся душа — кипучий ключ,
Вековой вспененный болью,
Напоенный горем туч.
Да, бедна ты, и убога,
И несчастна, и темна,
Горемычная дорога
Все еще не пройденó.
Но и нет тебя счастливей
На стремительной земле,
Нету счастья молчаливей,
Нету доли горделивей,
Больше света на челе.
У тебя в глуши родимой
Люд упорней, чем кремень,
Гнет терпел невыносимый
В темной жизни деревень.
У тебя по черным хатам
Путом жилистой руки
Дням раздольным и богатым
Копят силу мужики.
У тебя по вешним селам
Ходят девушки-цветы,
Днем не смаяны тяжелым,
Правдой юности святы.
Горе горькое изжито!
Вся омытая в слезах,
Плугом тягостным разрыта,
Солнцу грудь твоя открыта,
Ты придешь к нему в боях!
Распахнула дверь резную,
Снег полночный заскрипел.
На поляну ледяную
Белый месяц поглядел.
Побежала на поляну
Красна девица-краса.
По цветному сарафану
Распустилася коса.
«Ты скажи мне, месяц белый,
Кто мне сужен, присужен?»
Недвижим оледенелый
И высокий небосклон.
«Ты кивни мне, месяц ясный,
Если будут сваты к нам!»
Возлетает зов напрасный
К молчаливым небесам.
«Ты не хочешь, месяц милый,
Отвечать мне! Неужель
До безрадостной могилы
Буду я как в поле ель?»
В горе руки заломила,
Слезы искрятся, бегут.
Но в слезах красавиц сила, —
Улыбнулся месяц тут.
И сквозь слезы видит дева:
Он кивает с облаков,
Справа, справа, а не слева, —
Много будет женихов!
В жемчуга да замуруды
Обрядилася Краса.
Звякнут гусли-самогуды,
В пляску вылетит коса.
Ручкой лебедь лебединой
Возмахнет да поведет —
Сердце всякое кручиной
Да любовью изойдет.
Отплясала. Приустала?
Нет! Пора дары принять.
Вот подходит сват Сусало,
Ну сверкать да ну блистать.
Но Краса, зажмурив очи,
«Отодвинься», — говорит,
И подходит сват Книгочий,
Две Псалтыри волочит.
Но Краса уж машет ручкой:
«Волоки, да мимо, сват!»
И уж скрючен закорючкой
Сват Подьячий средь палат.
Но Краса краснее мака:
«Разогнись да отойди!»
И подходит сват Вояка,
Панцирь блещет на груди.
Но Краса ему с упреком:
«Мне и твой жених не мил!
Скольких смял ты конским скоком,
Скольких палицей побил?»
Вьюнош юный, лучезарный
Отвечает поперечь, —
Грудь в кольчуге золотарной,
Весь сияет с ног до плеч.
«Убивал я, да недаром,
Я за Русь разил врагов,
Чтоб твоим волшебным чарам
Дать дорогу из оков».
Отошли в сторонку сваты,
И потупилась Краса:
«Открывай гостям палаты,
Землю, море, небеса!
Не за облаком летучим,
Не в лазури голубой,
Обручаюсь я с Могучим
На своей земле родной».
На распутье витязь дикий
Прискакал.
Камень древний, темноликий
В даль вещал:
«Смерть направо, плен налево,
Прямо бой.
Встанет огненная дева
Пред тобой».
И летит со смехом витязь
В путь прямой, —
Ветры поля! Так стремитесь
Вы домой.
За кочевья кучевые
Сизых туч,
Где небес крутые выи
Режет луч.
Горы витязю — пороги,
Лес — ковер.
Не видал такой дороги
Божий взор!
Не слыхал такого лёта
Мир земной!
Неба прервана дремота,
Вздрогнул зной.
Свищет лук, взлетают стрелы,
Мчится конь.
Вдруг алеет полдень белый:
Дым, огонь.
Встала огненная дева,
Дали нив
Блеском яростного гнева
Озарив.
Витязь ринулся с разбегу,
Бой сверкнул.
О, к какому мчишь ты брегу,
Алый гул?
О, куда пробьешь дорогу,
Витязь, ты?
Не к заветному ль порогу
Красоты?
И не к светлым ли истокам
Бытия,
Где добро не под зароком
Забытья?
О молодость, о буйность!
О хмель славянских глаз!
И речек тихоструйность,
И снежных гор алмаз.
Неведомые! Любо
Стоять вам на краю
И деда Вертодуба
Звать громко в жизнь свою.
Вы помните, как в сказке
Вертел дубами он,
И в этой ветхой маске
Вам слышен новый звон.
Эй, рвите их с корнями.
Столетние дубы!
И смело с топорами
За сруб святой избы!
Великой и просторной
И светлой. И для всех.
Чтоб гул стоял задорный,
Гремел весенний смех.
Чтоб дед в гробу дубовом
Под насыпью веков,
Встревожен громким зовом,
Сорвал оковы снов.
И глубину земную
По-старому тряхнул,
На молодость хмельную,
Хмелея сам, взглянул.
И, рухнув в землю снова,
Обрушил за собой
Всю тьму земного крова,
Проклятую судьбой.
Я молод, волен, сыт и весел,
В степях иду, степям пою.
Цветною тканью занавесил
Кибитку зыбкую мою.
Цветною тканью скрыл от зноя
Красу Увепы. Сам иду.
Сон тешит тело ей парное,
Любовь темнит ей кровь-руду.
Качают кони шатер уютный,
И ветер чешет гривы им.
В степи мне ветер всегда попутный,
Всегда ложится путь за ним.
Не вью гнезда я своей Увепе,
Кибитка нам всех лучше гнезд.
Вверху лишь небо: днем как степи,
А ночью — пестрое от звезд.
Идти устану — в кибитку лягу,
И сами кони повезут.
И с губ губами хмельную влагу
Тяну, а бусы в сердце бьют.
Житье степное, весна степная!
Иди — люби, люби — иди…
Перед глазами лишь ткань цветная,
Лишь солнце ходит впереди.
Сирень в цвету тяжелом,
И запах как дурман.
А там, по горам голым,
Седой, ночной туман.
Чуть виден месяц острый,
А светит на сирень,
На твой платочек пестрый
Из русских деревень.
Ты смотришь, как черница
В стенах святых скитов,
А тут сирень-синица
Поет без голосов.
Пойди ко мне поближе…
Цветистое крыло
Сирень опустит ниже:
Для нас ведь зацвело.
Двуострый полумесяц
Все небо обойдет…
Ты знала ли май месяц?
Узнай! Душа замрет.
Дождик вешний, реденький
Город окропил.
Гнется нищий седенький
На углу без сил.
«Ты куда, откудова,
Старичок, скажи?»
— «С неба белогрудого,
С голубой межи».
«Кто же с неба дальнего
В город попадет?»
— «Не смущай печального!
Видишь — дождь идет».
«А о чем печалится
Дождевик седой?»
— «Скоро ль мук убавится
У земли родной».
