Аделаида Герцык - Стихотворения 1910-1916 годов

Дремлет поле вечернее, парное,
Рдея навстречу дням грядущим.
Стихает сердце прел ним благодарное,
Перед тихим, глубоким и ждущим—
Рядом желтые сжатые полосы,
Отгорев, полегли в смирении.
И ни шепота трав, ни птичьего голоса
В красном, немом озарении.
Священно поле в час повечерия.
И не нужно слов и моления…
Вся молитва в безбрежном, благом доверии
К небу и смерти, к земле и к рождению.

Я прошла далеко, до того поворота,
И никого не встретила.
Только раз позвал меня кто-то,
Я не ответила.
Не пройти, не укрыться средь черного леса
Без путеводных знамений.
И от взоров тревожных скрывает завеса
Мерцание пламени.
Отчего так печальны святые страны?
Или душа застужена?
Или из дому вышла я слишком рано,
Едва разбужена?

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?
Те ли мои слова?
Тихо иду по весеннему полю,
Блещет росой трава.
Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,
Как в него вступишь Ты?
Хочешь ли Ты моих новых песен,
Нищей моей простоты?
Смолкну, припав к Твоему подножью,
Чуть уловлю запрет…
Быть Тебе верной — прими, о Боже,
Эту мольбу и обет!
Много путей, перепутий много,
Мигов смятенья и тьмы,
Буду молчать или нет дорогой —
Будет, как хочешь Ты.

За домом моим есть кладбище
На высокой горе, где храм.
Тропинкой крутой обрывистой
Я хожу туда по утрам.
Там пахнет прелыми листьями
И весенней, сырой землей,
Чернеют ряды кипарисные
И глубок священный покой.
Над каждой истертой надписью
Ждал ответа скорбящий взгляд.
Узнали про вас умершие,
Но знанье свое хранят.
Все близки холмы родимые
И где разделенья черта?
Прижавшись к кресту могильному,
Я учусь призывать Христа.

Душа уязвлена предчувствием ночного,
В нее вошла святая, строгая тоска,
Но я не помню, кто разбил оковы,
Когда и чьи отринула меня рука.
Когда мне стало мало солнечных мгновений,
Созвучных флейт и запаха земли,
Когда померкли прежние виденья,
И новые когда проснулись вожделенья,
И новый стыд, как зарево, зажгли.
На этот мир смущенная гляжу м,
Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров,
А строгая печаль ласкает, испытуя,
И ждет, и требует еще не бывших снов.

Пробуждая душу непробудную,
Оковав молчанием уста,
Он ведет меня дорогой трудною
Через тесные врата.
Будит волю мою неподвижную,
Научает называть Себя,
Чтоб была я простая, не книжная,
Чтоб все в мире приняла, любя.
Потеряюсь среди бездорожия —
Зажигает свет в Своем Дому,—
Нахожу опять тропу я Божию,
Среди ночи стучусь к Нему.
Закрепленная Его прощением,
Охраняемая как дитя,
Я живу в сладострастном прозрении,
То задумываясь, то грустя…

Был серый день, и серое дымилось море,
И редкий дождь чуть капал влагою скупой,
Когда ты села на песке с тоской во взоре
И на колени мне склонилась головой
Под бременем земного тяжкого томленья,
Что претворить ты не смогла в небесное горенье.
«Мы лжем, когда мы молимся, — сказала ты,—
Зачем мы говорим: да будет Твоя воля,
Когда нет сил переступить черты
И покорить Ему слепую свою долю?
И ныне дух восстал и рвется из оков.
Я не приемлю рок неотвратимый,
Хочу, чтоб чаша проходила мимо,
А если это дар, — я не прошу даров!»
И я молчал, не знал ответных слов.
Рукой касаясь головы твоей склоненной,
Смотрел, как зыблется седой покров,
И было жаль земли неозаренной…
А ты, — ты думала, в немые глядя дали,
Что мы Христа с тобою распинали.

Я иду, я спешу по хребту каменистому —
Котловины, обрывы со всех сторон,
И весенние травы, и мхи серебристые
Шелестят и блестят, как обманный сон.
Ветер веет и гонит; угрозы взвились,
Уж нога на уклонах срывается,
Мой малиновый шарф развевается —
Унесет меня с кручи вниз.
Я спешу, я несу всю мятежность вины,
Словно тяжкое давит похмелье.
Ах, укрыться, зарыться в глухом подземелье
И стать тише самой тишины!
Что сказать, как начать, чтобы сердце унять,
Поискать ли мне травы целебные?
Или сеять и ждать, и с зерном умирать,
Чтоб воскреснуть с колосьями хлебными?
Как уйти из-под вихря, с крутого хребта?
Всем ли в мире дано искупление?
Где-то голубя белого есть оперение,
Ах, и благость, и легкость прощения,
И вся кротость Христа!
_________
Я лежу близ оливы под краем отвесным,
И усталое сердце стучит,
Грех стал проще и стал бестелесным,
Притомился и стихнул стыд.
Бег по круче и ветер теперь не нужны,
Дар вины я приму терпеливо.
И всю горечь земли, все обманы весны
Освятит голубы олива.

Он в горницу мою вступил
И ждал меня. А я не знала,
Других гостей я поджидала,
Час поздний был.
Был никому не нужный бал,
Теснилось праздное, людское,
А Он во внутреннем покое
Стоял и ждал.
Дымились и мерцали свечи,
Ненужные сплетались речи,
А там, внутри — никто не знал —
Чертог сиял.
Слепой был предрассветный час,
И Он, прождав меня напрасно,
Ушел неслышно и безгласно —
И дом погас.
И только с наступленьем дня
Душой усталой и бесслезной
Узнала я, — но было поздно, —
Кто ждал меня.

У меня нет родины,
Нет воспоминаний,
Тишина ль осенняя
Мне дала название?
Дальние ль равнины
С соснами и елью
Думам моим детским
Были колыбелью?
Кто призывом жарким
Сердце мне затеплил?
Оскудел ли дух мой,
Очи ли ослепли?
Нет начала, цели,
Нет зари, заката,
Я не знаю, с кем я,
В чем моя утрата.
Может быть, я к родине
Приближаюсь ныне,
Слушаю предания,
Узнаю святыни?
Я жила безродно,
Без любви и гнева,
Оттого так бедны
Все мои напевы.
Пусто в сердце нищем,
Пробираюсь краем,
И кругом потемки…

В странном танце выступаю
Я по мягкому ковру,
Стан, как иву, выгибаю,
Руки к бедрам прижимаю,
Недоступна никому.
Я должна быть вечной девой —
Суждено ты от веков,—
Но смотрю я вправо, влево,
Внемлю всякому напеву,
Отзовусь на всякий зов.
Ах, не знаю я, не знаю…
Строгой быть так трудно мне!
От кого я убегаю?
Чьи заветы выполняю,
Вдруг служу я сатане!
Но сгибаются колени,
Головой клонюсь к ковру,
Тает сердце на мгновенье —
В покаянии? В моленьи?..
Все похоже на игру…
Пляской горестной молиться —
Не умею, не могу!
Вечно, вечно мне томиться
В заколдованном кругу!
Снова в танце выступаю,
В танце девственных невест,
В строгость душу облекаю,
Плечи медленно сжимаю,
Будто сбрасывая крест.

В стесненный строй, в тяжелые оковы,
В изысканный и справедливый стих
Мне любо замыкать позор свой новый
И стон подавленный скорбей своих.
Расчетливо касаясь слов чужих,
Искать из них единое то слово,
Что передаст безжалостно — сурово
Всю тьму бескрылых дум, всю горечь их.
Внести во все порядок нерушимый,
Печатью закрепить своей, — потом
Отбросить стих, как призрак нелюбимый,
Замкнув его серебряным ключом.
И в стороне, склонившись на колени,
Безгласно каяться в своей измене.