Ознакомительная версия.
2. 20 МИНУТ
Выходи на простор, на звенящий тревогою воздух,
И в шуршащих газетах заглавные строки читай —
И поет налету и качает вечерний наш роздых,
И горит над толпою крылатое имя – Китай.
Вот опять и опять льются в мартовский сумрак знакомый
По дрожащим антеннам те двадцать минут буревых —
И плывет без конца, мимо залитых светом райкомов,
Море красных платков по сплетенным бульварам Москвы.
Это – здесь. А у них – в этот миг нарастает другое:
Каждый камень Нанкина захлестнут смертельной игрой,
И, сквозь меткий обстрел, человеческим мутным прибоем
Бьется гневное море о борт канонерки чужой.
Всё запомнится навек, всё скажется в жатве богатой:
Мерный стук телеграфа. Колеса, дробящие путь…
И под кожаной курткой, в кривых переулках Арбата,
Нам английский свинец обжигает упорную грудь.
1927
Утром за завтраком, «Таймс» свой листая,
Худо вам в Лондоне, мистер Олл Райт, –
Из опрокинутой чаши Китая
Пить на крови настоявшийся чай.
Худо ль на древнем китайском фарфоре –
Стерпит и это чужая земля –
Маркой поставить корону над морем,
С надписью «боже, спаси короля».
Но неуклонно, за пулями следом,
Смело, под шелест кровавых знамен,
Входит крылатая джонка победы
В освобожденные воды времен.
В воздухе, звонком как клич Гоминдана,
Славою вычерчен вольный Шанхай. –
Рано губами причмокивать рьяно:
Эй, джентльмены, не крепок ли чай?
1927
Уже нам трудно заучить
Узоры льда и ветер снежный –
И солнца ломкие лучи
Теплеют медленно и нежно.
И тяжело струится пыль
На камни выветренной славы.
Адмиралтейский тусклый шпиль…
Веками стертые заставы…
Дымок над бледною Невой
В ее гранитной колыбели…
Таким он врезан, город мой,
В день догорающий апреля.
Но вот – тихонько ночь легла,
Чтоб утром вывести иное:
Москвы литые купола
Над северною стороною.
И вот уже другой напев
Качает наш невольный роздых —
И бьется знамя, осмелев,
И звонок первомайский воздух.
Ступай на улицу: она
Шуршит расцвеченной сарпинкой,
Когда страны твоей весна
В малиновой идет косынке.
Широк свободы красный звон,
Заря времен звездою всходит –
И Кремль всемирный отражен
В одном – всемирном – половодьи.
1927
Здесь слава якорем крутым
Лежит на свернутых канатах,
И тяжек синеватый дым
В волнах простертого Кронштадта.
И стклянок тонкий, мерный звон
В глухую ночь над фортом пролит,
Где каждый камень закреплен
Пластом бодрящей, влажной соли.
Маяк, спокойный на ветру,
Вода и воздух, мол широкий…
Здоровьем просмоленный труд:
Страна в движеньи, в планах, в доке.
Переплеснулась чайкой весть –
И Кремль выводит командиров,
И красный вымпел поднят здесь
Над плоской палубою мира.
Всё крепнет кормчая рука,
Десятый рейс упорно начат. –
Свобода, врезана в века
Твоя негнущаяся мачта!
Былые дни – в костер, на слом:
В моря времен, к потокам света
Стальным, высоким кораблем
Плывет республика советов.
1927
Он вычерчен углем в неясном тумане,
На слух и на ощупь обветрен и груб.
Но он не предаст, не остынет, не встанет –
Крутой перелесок и тросов и труб.
С зарей он шумит, просыпаясь угрюмо –
И цепь громыхает в проржавленный люк;
Распахнутый жадно, он зевами трюмов
Глотает мазут, и пшено, и урюк.
Он грузы на коготь разлаписто ловит –
И груз полукругом плывет в синеве,
И вымпел, алее запекшейся крови,
Над жилами барок кричит о Москве.
<1927>
От вокзала, от финских обугленных шпал
До кирпичной стены арсенала –
Этим воздухом Ленин когда-то дышал,
Здесь, у моста «Аврора» стояла.
Не остыть, и не скинуть, и не превозмочь;
Кружит времени бурная пена –
И, срываясь, гудят в непроглядную ночь
С ледоколов шальные сирены.
И на крепком, порывистом, влажном ветру
Видишь, – мачта качнула огнями,
И струится по докам размеренный труд,
И развернуто сердце, как знамя.
В дни и годы, в пургу, в мировой бурелом,
В зыбь веков, в голубое приволье –
Этот город простерт ястребиным крылом
Над балтийскою, мутною солью.
Здесь и швед, и китаец по-своему брат
Всем пимам, тюбетейкам и буркам;
Это алым побегом растет Ленинград
Из болот и трущоб Петербурга.
Колыбель революций, краском на часах –
Мы добьемся… до боли… до черта –
Разве «Красин» не шел, надрываясь, во льдах,
От ворот ленинградского порта?
От вокзала, от финских обугленных шпал
До кирпичной стены арсенала –
Этим воздухом Ленин когда-то дышал,
В этих водах «Аврора» стояла.
Уже осыпалась весна,
И красное ложится лето, –
В десятый раз обновлена
Страна широкая советов.
Взгляни вокруг. Она – твоя.
Ее моря. Ее просторы.
Бежит стальная колея…
Леса. Равнины. Реки. Горы.
Спеши туда, в тепло, на юг,
Свой стан расправить онемелый,
Загладить будней нудный стук,
На солнце переплавить тело,
А тронет за сердце тоска –
Над полосой береговою
Ловить знакомый шум станка
В гремящем, плещущем прибое.
И снова в омут городской
Вернешься ты с курортной койки,
Ступая четко и легко,
Веселый. Загорелый. Стойкий.
И снова – в свой машинный сад,
Но с грузом бодрости и смеха,
Чтоб крымский вдруг узнать закат
В огне мартеновского цеха.
1927
О полдень стихла полоса.
Лишь ветер пробежал… Вожатым.
Рожь плещет золотом пернатым,
Внезапный свет слепит глаза…
Так, первым громовым раскатом,
Встает июльская гроза.
Уже он рухнул, царский дом.
Но на обломках черной славы –
Всё тот же знак – орел двуглавый,
Еще не отданный на слом.
И вот – июль с глухой заставы
Кровавым пропился дождем.
О, хмель перебродивших дней!
Мы шли, мы падали – ну что же:
Другие нашу песню сложат –
Всё о свободе, всё о ней…
И сердце вынести не может
Тот жар мартеновских огней.
Нас Ленин пестовал не зря,
Мы выросли в суровой неге:
И в дни, когда на русском снеге
Горит всемирная заря –
Нам бьют июльские побеги
В широкой жатве Октября.
1927
Всегда в огне, всегда за делом,
Всё передышка далека.
И сплавлены рукой умелой
ВСНХ и ВЧК.
Крушенье. Взрыв. Шальная пуля
Из-за угла. Распада тень –
И вот в двадцатый день июля,
Жизнь – перетершийся ремень.
На лоб надвинутая кепка.
Весь молчаливый и стальной,
Таким ушел и лег он крепко
В дозор под Красною стеной.
Но в младших — воля и сноровка,
Один подход, борьба одна…
Так будь же, память, как винтовка,
Его свинцом заряжена!
И если вдруг ослабнут силы,
Одни пример – нам Феликс дан,
Чтоб удержать сподручней было
Коня, портфель или наган.
1928
Ознакомительная версия.
