Константин Ваншенкин - Примета

Все выгорело в памяти дотла,
До мертвенного угольного хруста.
Куда бы мысль, плутая, ни дошла,
Везде темно, безжизненно и пусто.

Сожженного строения костяк —
Единственное, что осталось в поле.
Казалось бы, действительно пустяк,
Но вздрагивает память поневоле.

Черно-белая война,
Накатившаяся снова.
Подтверждает нам она:
Ничего в ней нет цветного.

У действительной войны
Только гибель наготове.
Краски все приглушены —
Даже неба, даже крови.

Прибалтийского пляжа
Уплотненный песок.
И стучит, будоража.
Море в самый висок.

Рядовые солдаты
Той, давнишней, войны
Наблюдают накаты
И откаты волны.

Курят возле залива
С чуть приметной ленцой
Или смотрят брезгливо
На бегущих трусцой.

Москва готовилась к салюту.
А мы, не хуже старых бар,
В гостиничный попали бар
На иностранную валюту.

Валюты, ясно, никакой
На счете или под рукой
Не оказалось, кроме кровной.
Но мы вошли походкой ровной.

А там — приятный полумрак.
А там — бутылок! Страшно глазу!
Нам объяснили, что и как.
Мы, правда, поняли не сразу.

Не проявили свой напор
И не высказывали мнений,
Хотя и был при нас набор
Всех орденов и всех ранений.

И мы покинули столы,
Не так уж сильно и задеты…
Тут и ударили стволы,
Тут и посыпались ракеты.

Мы теперь уж встречаемся мало.
Хоть и мечены общей судьбой.
Но стихи на страницах журнала
Все же видятся между собой.

И еще не сошедшие с крута.
Наподобие старых солдат.
Тут они обнимают друг друга
И придирчиво эдак глядят.

Сергей Сергеевич Смирнов,—
По правде, сделал он немало.
Он не искал особых слов,
Но вся страна ему внимала.

Он не оставил звонких книг —
Была его не в этом сила,—
Но наступил особый миг,
И Время им заговорило,

Чтоб сообщить через него
О тех безвестных людях долга…
Его забудут самого —
Они останутся надолго.

Природа — санитар. Кого не схоронили,
Она потом сама присыпала песком.
Лежат у переправ, в речном холодном иле
Или под вставшим здесь березовым леском!

Количество стволов, средь боя раскаленных
По формуле ее равно числу стволов,
Несущих над собой прохладу крон зеленых:
Которые сильней и слез твоих, и слов.

Вы палкой в снег потыкали,
А там, внизу, ручей.
Весенние каникулы.
Над школой шум грачей.

По льду конечком чертите,
Но слаб и мягок лед.
Огнем четвертой четверти
В момент его сожжет.

Весенние каникулы.
Крушение основ:
Распухшие фолликулы,
Ангина и озноб.

В гимнастерках эти дети,
Холодны и голодны,
Находились на диете
У грохочущей войны.

Их мальчишеские лица,
Их мужские костяки!
Пулемет, как говорится,
Взять на плечи — пустяки.

Эти юные солдаты,
Эта грозная пора.
Эти давние утраты,
Это дальнее «ура!..».

Солдат-мальчишка одноногий
На деревянных костылях,
Взлелеянный в госпиталях,
Плывет как парус одинокий.

А небо — синего синей.
Уже идут занятья в школе.
Видна и в городе, и в поле
Его широкая шинель.

Когда окончилась война,
Пошли иные времена.
Но, все отчетливей видна,
Являться стала мне она.

Пока мы были на войне,
В ее дыму, в ее огне.
Она жила кругом, вовне…
Но оказалось, что во мне.

Удалось запомнить нам
Путь в разрывах, номер части,
Медсестер — по именам
И по званиям — начальство.

Сохранились с давних пор
До четвертого колена —
Лейтенант, сержант, майор
И — Маруся, Клава, Лена…

У окна, в коридорчике тесном,
Где закат отражался в полах.
Познакомились в первом протезном,
Как знакомятся в госпиталях.

Прибывало кино на телеге.
Обдавало дыханьем весны.
Оба молоды, оба калеки
Отшумевшей великой воины.

В тишине или в гуле обвальном,
Дальше — вместе, при свете и мгле,—
Помогая друг другу в буквальном
Смысле жить и стоять на земле.

Дети, внуки, забота и ласка,
Дом стандартный, и рядышком с ним
Инвалидная эта коляска,
«Москвичок» с управленьем ручным.

Друзья моих друзей,
Окликнуты войной,
Дорогою своей
Шли рядышком со мной.

Ведь я там тоже был
Среди всеобщих дел.
Из речек воду пил
И у костров сидел.

Девчушечка — точь-в-точь
Подружка давних дней,—
Как выяснилось, дочь
Былой любви моей.

Пилот, что прянул в синь,
Оставив белый след,—
Как выяснилось, сын
Соседей прежних лет.

Дорогу кораблю,
Что рвется в высоту!..
Мир тесен! Как люблю
Я эту тесноту!

В военкомате старики —
Кто с красно-желтыми нашивками,
Кто с планками, кто без руки,
Кто пишет, может быть, с ошибками.

Глядят на длинного юнца,
Что из дверей по пояс высунут.
А он кричит им без конца:
— Ну что за люди! Всех вас вызовут!

Им даль горящая видна,
Команда слышится одна:
— Вперед! — тогда и встали в цепь они,

…Здесь получают ордена —
Отечественная война
Второй и — реже — первой степени.

С той искореженной земли,
Где так привольно и просторно,
Солдаты юные сошли
Под тяжесть камня или дерна.

Тем, кто остался от полка,
Казалось: годы — без предела.
И столько их прошло, пока
Шеренга вовсе поредела.

Однако общий этот след
Одной и той же меркой мерьте.
Что разница в полсотни лет,
Коль речь ведется о бессмертье!

Вот вы устали
И от сегодняшних дел.
Что ж, и у стали
Есть допустимый предел.

В нашей подкорке
Давняя брезжит война.
Ставь хоть подпорки —
Так еще давит она.

От великой дали той,
От победного привала,
С небывалой быстротой
Нас потом пораскидало.

Что случилось испытать,
В жизни выдержали стойко.
Но чтоб встретиться опять,
Лет понадобилось сколько!

А средь братьев боевых,
Что имелись на примете,
Из оставшихся в живых
Многих нет уже на свете.

Под стеклянным гулким сводом
Сбившиеся голоса.
С каждым днем и с каждым годом!
Глуше эта полоса.

В этом мире нереальном,
Близко или вдалеке,
Объявленья на вокзальном
Непонятном языке.

Но по странному наитью
Люди всё это опять,
Словно связанные нитью,
Умудряются понять.