Кто защищается*
Защищайте Учредительное собрание!
Буржуазный вопль.
Защита? Чья? Кого? Откуда ждать похода?
Народной воле кто указ?
Она сама! Но каждый раз
Ей указать пути хотят, враги народа!
«Иди туда!» – «Иди сюда!»
* * *
Чьи исступленные мы всюду слышим вопли?
Кто «защищается»? Не барин ли? Не поп ли?
Кого хотят надуть все эти господа?
Какое нужно им «Собранье»?
На что надеются они?
И чьих «священных прав попранье»
Их огорчает в наши дни?
* * *
«Мир, воля и земля!» Но чьей минувшей властью
Народ был ввергнут в страшный бой?
Кто заграждал пути народу к воле, к счастью?
Кто барски помыкал его лихой судьбой?
Кто лучшие себе отмежевал угодья?
Кто села изнурял и нищи л города?
Куда ж девалися все эти «благородья»?
Куда?!
Все тут они, гляди: прикрывшись новой шкурой,
Свободолюбцы на словах,
В борьбе с рабочей диктатурой
Вопят о «попранных правах»!!
Как хочется забыть недавний наш позор –
«Дни царские», когда, преступный теша взор
Венчанного короной идиота,
По полю Mapсову шла «гвардии пехота»,
Толпились вкруг царя вельможи-подлецы,
И зычно, голосом пропойным
Горланил царь колоннам стройным:
«Зда-ро-ва, ма-лад-цы!!»
Пред рожей выродка, безмозглого кретина,
Зло помыкавшего народною судьбой,
В шинелях серых шла под барабанный бой
«Святая серая скотина»[2].
По «рюмке водки» ей дарили палачи,
Несли рублевые «гостинцы».
– Ура, Семеновцы! – Спасибо, Москвичи,
Преображении и Волынцы! –
Мундиры разные и разные полки.
И вышибло совсем из царского понятья,
Что, различаясь «формой платья»,
Полки – единая трудящаяся братья,
«Одной деревни мужики».
Что от родной сохи оторванный бедняга
Не краскою петлиц свою окрасит цель, – –
Что мужику мила не серая шинель,
А серая сермяга.
Собаке – цепь, волу – ярмо, коню – узда!
Вот серая шинель была чем для солдата.
Шинели серой путь туда,
Куда ушло все то, чему уж нет возврата.
Не разные полки, а всенародный полк,
Ты обмануть себя не дашь в огне и в буре,
И не допустишь ты, чтоб злой твой враг, как волк,
Пролез к тебе в поддельной шкуре.
Не верь отравленным листкам клеветников,
Не верь словам лукавой лести.
Сквозь нежные слова ты слышишь звон оков
И шил змеиный тех, кто жаждет страшной мести?
Не вычерпать зараз сплошного моря зла,
Мир, воля и земля – их не получишь даром;
Наследья тяжкого проклятого узла
Не рассечешь одним ударом;
Еще не срыты до конца –
Работа рабских рук – темницы нашей стены.
Но торжества залог – в отважности бойца.
И пусть запомнят те, чьи робкие сердца
Отравит яд врага-льстеца,
Что робость их – сестра измены!
Это будет последний
И решительный бой.
(Из «Интернационала».)
Шли за попом, как за пророком,
Молили жалобно царя.
Незабываемым уроком
Стал день девятый января.
Оплакав братские могилы,
Прокляв навек слова мольбы,
Мы накопляли долго силы
Для сокрушительной борьбы.
День расправы кровавой,
Мы клялися тобой
Завершить твое дело
Всенародной борьбой!
Терзал нам грудь орел двуглавый.
Палач казнил нас без суда.
И шли не раз мы в бой кровавый
Под красным знаменем Труда.
Врагов настигла злая кара.
И после многих страшных встреч
Для беспощадного удара
Мы поднимаем грозный меч.
День расправы кровавой,
Мы клянемся тобой:
Это будет последний
И решительный бой!
Со тиха Дона был охотник.
(Казацкая песня.)
Ехал со тихого Дона охотник,
Казак удалой и работник,
Звериною ехал тропою,
Искал для коня водопою.
Скакал он три дня и три ночи,
Гнал конька, что есть силушки-мочи.
«Доеду, – гадал, – не доеду?»
Погоня скакала по следу.
Как доехал казак до станицы,
Напоил он конька из криницы.
Напоивши конька из криницы,
Он спросил у прохожей девицы:
«Уж любовь ли моя, ты досада,
Не видала ль какого отряда?»
Отвечала казачка казаку:
«На тебе никакого нет знаку,
Кем ты прислан сюда и откуда.
От старшин аль от бедного люда?»
Отвечал молодец ей с усмешкой:
«Говори же скорее, не мешкай.
Аль не слышишь погони за мною?
На ножах я со всей старшиною!»
Не сказала казачка – пропела:
«Коль не враг ты народного дела,
Научу я братишку Афоню,
Как со следу сбить злую погоню.
Ты ж спокойно отселева шагом
Поезжай этим самым оврагом.
Час проедешь оврагом не боле,
На пикеты наедешь ты в поле,
Там увидишь и слева и справа –
Рядовая все наша застава,
Сила наша за ней рядовая,
Рать казацкая вся трудовая.
Приставай там к любому отряду.
Дай вам, господи, общего ладу!»
* * *
Вам казаки, товарищи братья,
Открываем мы наши объятья.
С вами вместе мы твердо и смело
Постоим за народное дело.
Став единой семьей трудовою,
Не боимся мы вражьего вою:
Нам, работникам фабрик и пашен,
Никакой вместе дьявол не страшен.
Или Земельный декрет покойного эсеровского Учредительного собрания
Какой был случай: поутру
Митрошка зайца нес к господскому двору, –
Мужик угодлив был и до подачек лаком,
Ступал он по давно проторенным следам, –
Митрошкин заяц был, сказать короче, знаком
Любви Митрошкиной, холопской, к господам.
И вдруг – такая незадача!
Стоит Митрошка, чуть не плача:
Откуда ни возьмись, на скакуне лихом
Батрак помещичий, Пахом,
И у несчастного Митрошки хвать зайчишку
Себе подмышку!
Хвать – и айда!
Такое, дескать, блюдо
И батраку поесть не худо.
Пропала барская еда!
Так что ж Митрошка наш? Не показать чтоб вида,
Как велика его обида
(Ведь зайца все равно ему уж не видать!),
Кричит Митрошка вслед Пахому:
«Бери, брат, зайчика!.. Не отдал бы другому,
Ну, а тебе… ей-ей, я сам хотел отдать!»
* * *
Повадка истинно эсерья:
Смесь хамской подлости и злого лицемерья.
Так «учредительный» их сброд,
На власть Советскую рискнув идти походом,
Землею наделял народ,
Землей, которая… уже взята народом!
Умерло ли Учредительное собрание?
(Черновское «Дело»; 24 янв.)
«Экая вышла невпорушка, –
Плачется дядя Викторушка, –
Что-то мне плохо эсерится,
Что-то в успех мне не верится,
В партию ль встать мне кадетскую,
Власть ли признать мне советскую?
Кончив совсем с Учредилкою,
Крест водрузить над могилкою?
Только денек поэсерили,
Как уж тебя и похерили.
Дай мне, голубка, ответ,
Что ты, жива или, нет?»
«Умерла, родименький, умерла,
Умерла, Викторушка, умерла».
