2
Какое красок обедненье!
И номера домов бледнели,
на Сене шевелились листья,
на Сену угольщики шли.
У женщин уличные лица
у Тюильри,
у Тюильри.
На Сене вспыхивали листья,
как маленькие маяки,
за стеклами
шоферов лица —
бледно-зеленые мазки.
Многоугольны переплеты
окаменелостей-домов.
Все номера переберете
у многовековых домов,
откроете страницу двери,
обнимете жену, как правду,
под впечатлением таверны
протараторите тираду,
что стала ваша жизнь потолще,
что вы тучнеете, как злаки,
что лица вашего потомства —
как восклицательные знаки!
Прохожий, ты, с улыбкой бодрой,
осуществи, к примеру, подвиг:
уединись однажды ночью —
поулыбайся в одиночку.
Не перед судьями Сорбонны,
не перед женщиной полночной,
не перед зеркалом соборным —
поулыбайся в одиночку.
Ни страха глаз не поубавив,
ни слезы не сцедив с ресниц, —
дай бог тебе поулыбаться,
во всяком случае рискни!
Когда идет над берегами,
твердея, ночь из алебастра
на убыль,
Ты,
ты,
не балаганя,
себе
всерьез
поулыбайся!
3
Сидела девочка на лавке,
склоня вишневую головку,
наманикюренные лапки
ее лавировали ловко.
Она прощупывала жадно
лицо, чтобы его приклеить,
лицо,
которое держала
на лакированной коленке.
Она с лица срезала капли
сует излишних,
слез излишних,
ее мизинчик — звонкий скальпель —
по-хирургически резвился.
Она так долго суетилась,
искала так,
и вот сегодня
СВОЕ ЛИЦО НАШЛА статистка,
и вот пора его освоить.
Заломленный вишневый локон
был трогательно свеж и мил.
Прооперировано ловко.
Перед экраном дрогнет мир!
Лицо ее — как звезды юга!
Свое! Мечтательницы юной!
И цельное лицо. Процессы
отображаются большие,
такое, как у поэтессы,
как у божественной Брижитты.
Теперь бы туфельками тикать
да на какого короля
бряцающий надеть канат
под видом тихой паутинки.
4
Любовь была не из любых:
она — любила,
он — любил.
И Мулен-Руж в нарядах красных
вращала страсти колесо!
Любили как!
Он — потерявший,
она — НАШЕДШАЯ ЛИЦО!
Он — адмирал,
она — Джульетта,
любили как в мильонах книг!
За муки ведь его жалела,
a он — за состраданье к ним!
Все перепутал чей-то разум.
Кто муж?
Которая жена?
Она не видела ни разу
его,
а он — и не желал!
Возможно, разыграли в лицах
комедию?
Так — не прошла.
Большое расхожденье в лицах:
он — ПОТЕРЯЛ,
она — НАШЛА.
5
Дыхание алкоголизма.
Сейчас у Сены цвет муки.
Поспешных пешеходов лица
как маленькие маяки.
Да лица ли?
Очередями
толпились только очертанья
лиц,
но не лица.
Контур мочки,
ноздря,
нетрезвый вырез глаза,
лай кошки,
«мяу» спальной моськи…
Ни лиц,
ни цели
и ни красок!
Перелицовка океана —
речушка в контуре из камня
да адмирала рев:
— Ажаны!
ЛИЦО ИЩУ!
Валяй, искатель!
Все ощутит прохожий вскоре —
и тон вина,
и женщин тон.
Лишь восходящей краски скорби
никто не ощутит. Никто.
Прохожий,
в здания какие —
в архитектурные архивы
войдешь,
не зная, кто построил,
в свой дом войдешь ты посторонним.
Ты разучил, какие в скобки,
какие краски — на щиты,
лишь восходящей
краски
скорби
тебе уже не ощутить.
Познал реакцию цепную,
и «Монд», и Библию листал.
Лицо любимое целуешь,
а у любимой
нет
лица.
Как теплится
в гостинице,
в гостинице —
грустильнице?
Довольны потеплением,
щебечущим динамиком,
днем полиэтиленовым
и номером двенадцатым?
Как старится
в гостинице,
в гостинице-хрустальнице?
С кристальными графинами,
с гардинами графичными,
с гарсонами военными?
Мы воробьи осенние,
мы северные,
мы —
мечтавшие о зелени,
но ждущие зимы.
"Празднуем прекрасный вечер"…
Празднуем прекрасный вечер
с электрической свечой,
с элегичностью зловещей…
Почему молчит сверчок?
Свежей песней не сверкает?
Страхи не свергает?
Мы шампанское «Палермо»,
помидоры и балык
пользуем попеременно…
Пальцы у девиц белы.
Варимся — вороны в супе…
А сверчок не существует.
Ни в камине.
Ни в помине.
И ни по какой причине.
"Мне и спится и не спится"…
Мне и спится и не спится.
Филин снится и не снится.
На пушистые сапожки
шпоры надевает,
смотрит он глазами кошки,
свечки зажигает:
— Конь когда-то у меня
был, как бес — крылатый.
Я пришпоривал коня
и скакал куда-то.
Бешено скакал всю ночь,
за тебя с врагами
саблей светлой и стальной
в воздухе сверкая.
За тебя! Я тихо мстил,
умно, —
псы лизали
латы! Месяц моросил
светом и слезами.
Это — я! Ты просто спал,
грезил, — постарался!
Просыпайся! Конь — пропал.
Сабля — потерялась.
Мне и спится и не спится,
филин снится и не снится.
В темноте ни звезд, ни эха,
он смеется страшным смехом,
постучит в мое окно:
— Где мой конь? Кто прячет?
Захохочет… и вздохнет.
И сидит, и плачет.
"Во всей вселенной был бедлам…
Во всей вселенной был бедлам.
Раскраска лунная была.
Там, в негасимой синеве,
ушли за кораблем корабль,
пел тихий хор простых сирен.
Фонарь стоял, как канделябр.
Как факт, фонарь. А мимо в мире
шел мальчике крыльями и лирой.
Он был бессмертьем одарен
и очень одухотворен.
Такой смешной и неизвестный,
на муку страха или сна
в дурацкой мантии небесной
он шел и ничего не знал.
Так трогательно просто (правда!)
играл мой мальчик, ангел ада.
Все было в нем — любовь и слезы,
в душе не бесновались бесы,
рассвет и грезы, рок и розы…
Но песни были бессловесны:
«Душа моя, а ты жила ли,
как пес, как девушка дрожа?..
Стой, страсть моя! Стой, жизнь желаний
Я лиру лишнюю держал.
В душе моей лишь снег да снег,
там транспорт спит и человек,
ни воробьев и ни собак.
Одна судьба, одна судьба».
Спи, мой мальчик, мой матрос.
В нашем сердце нету роз.
Наше сердце — север-сфинкс.
Ничего, ты просто спи.
Потихоньку поплывем,
после песенку споем,
я куплю тебе купель,
твой кораблик — колыбель.
В колыбельке-то (вот-вот!)
вовсе нету ничего.
Спи. Повсюду пустота.
Спи, я это просто так.
Сигаретки — маяки,
на вершинах огоньки.
Я куплю тебе свирель
слушать песенки сирен.
Спи, мой мальчик дорогой.
Наше сердце далеко.
Плохо плакать, — все прошло,
худо или хорошо.
