Игорь Шкляревский - Сборник стихов

Какие кислые доски.
Какие ливни и грозы.
Какие липкие листья.
В сенях обвисла таблица
сухих подкормок-прополок.
Под потолком между балок
торчат укроп и мелисса.
Чеснок с фасолью — на полках.
Осиротел топинамбур
на огороде под небом
однообразным и серым.
На перекопанных грядках
ревень один только с хреном
ещё кой-как уцелели.
Стрижи вчера улетели,
сорвавшись вихрем мгновенным. —
Теперь у нас полный праздник
на огородах напрасных
под небом грязным и ветреным.

«Увы! Увы!» — поёт пила.
Заря в лесу легла.
Нагрелись вялые поля,
зарделася река.
Пока не кончился бензин,
прохладный звон «увы»
качает заросли низин
нахлывами волны.
Пока громоздкий тракторист,
качаясь, едет вдаль,
над Богобабьем поднялись
дымы субботних бань…
Когда я спал обычным сном
под тяжестью спины,
я слышал монотонный звон
струны, волны, пилы.
Уже окрестность вся спала,
полезный сон творя. —
Я видел мирные поля
и бурные моря.
Уже в простоимённом сне
застыло вещество.
Я видел всё, что видят все,
и больше ничего.

Тёмные, горькие думы
мутно набрякли, как тучи.
В этот час скрипнули струны,
звякнули в эту минуту.
Я положил зажигалку
рядом с кроватью на столик.
Знал я, что зря дожидался
дерзких признаний, историй.
Осенью гром не шарахнет.
Можно заснуть — не проснуться.
Только просунутся шахмат
в сон напряженья конструкций.

Куда бы, я думал, исчезнуть совсем?
Куда бы укрыться, уткнуться? —
Повсюду расчерчены волосы схем
и возгласы бодрых конструкций.
Над стрелкой горел цифровой интервал.
Глаза застилала обида.
Волнами о камни мой путь истерзал.
Луна притязанья копила.
Я думал нырнуть в площадную волну,
в тупое проклятье призыва.
Но замер мгновенно, услышав во льду
трамвайные тормозы визга.
Как правильно мёртвый сказал эмигрант:
«В волнах поманила могила».
Над стрелкой мигал цирковой блицэкран,
глаза застилала обида.

На кромке дня блудит рассеянный клинок.
Смертельных символов возня — мне невдомёк.
Кругом ноябрь. Чадит отеческий очаг.
В пустой рояль ножи приветливо торчат.
В рояле бабочки окуклились три-две.
К смертельной песенке принудился припев.
Отеческого очага угарен чад.
В лесу пурга. Ножи приветливо торчат.
В пустой деревне нет ни одного огня.
Сплетаясь, оседает снег на кромку дня.
Кругом ноябрь образовался невзначай.
В бездонный рай ножи приветливо торчат.

Эрос еловый разводит сырость во мраке,
светятся шишки в овраге.
Птицы молчат и заняты чем — непонятно.
Сладенько пахнут опята.
Девочки-ёлочки грубо мечтают о сексе,
сон они видят все вместе:
к ним поспешает лошадка, везущая дровеньки,
в дровеньках дядька с топориком.
Всякое слово, колом забитое в воздух,
перекрывает доступ
к тайне пугливой, трепещущей от волненья
в самом устье явленья.
Птицы знают, когда молчать, когда вякать,
а человек свой лапоть
сдуру разинуть готов в любую минуту —
только б не длить немоту.
Вот и суётся в глаза нахальное слово,
вбитое в сумрак еловый,
ржёт, как лошадка, и заслоняет собою
запах стыдливой хвои.

Поздний час. Несколько тёмных изб.
Липа, колодец, забор, сирень, бузина.
Мне показалось, кто-то крикнул: «Заткнись!»
Шоркнула дверь — и снова везде тишина.
Здесь Интернет-то есть у кого-нибудь?
Молча цветёт липа в прозрачной тьме.
Запах её висит, заслоняя путь.
Сложно себя в чужом опознать уме.
Затарахтел мотоцикл на другом конце.
Фарой сверкнул и сразу умолк, исчез.
Так никогда ночь на моём лице
местному даже мельком не даст прочесть.
Чем половодье ночи мощней растёт,
тем состязанье кузнечиков на задах
звонче — словно, натянутые внахлёст,
пересекаются струны в траве, в кустах…
Может, какая только локальная сеть:
спорт, реклама, погода, сельская жизнь? —
Вряд ли она покажет, тот ли я есть,
кто тут стоит, глядя на несколько изб.

Ты спишь, течёшь сквозь зеркала,
колышешь блески паутины.
В траве твои, как ветерка,
движенья неисповедимы.
Доставь лукавую красу
неисправимым исполинам.
Сияй языками в лесу:
черникой, пагубой, малиной.
Сибири дебри береги,
не спрашивая много толку.
Не кратко, но не слишком долго
суши, мочи, соли грибы.

Тупо смотрю: предо мной условно-конкретны
тостеров, ростеров, блендеров новые бренды.
Бледные призраки стаями сходятся в войско.
Буря набрякла. Того гляди грянет геройство.
Если, поэт, ты не посыльный генштаба,
если пакет от маршала Витгенштейна
тотчас нам не вручил — тогда я не знаю…
Худо, наверно: расправа будет мгновенна.
Некогда мыслить. Бегут стремительно тучи.
Каждая следующая предыдущей жутче.
Буря, как ягода, соком чёрным набрякла.
Скоро в глаза нам молния брызнет ярко
и осияет с точностью до сантиметра
сканнеров, скутеров, миксеров быстрые бренды.
В бой квадроциклы, построясь ассортиментом,
ринутся гневно. Расправа будет мгновенна.

Благословенье в небе бледном,
присутствующее со мной,
по естеству бывает летом,
а по молитвам и зимой.
Дожди, туманы, жары, росы,
снег, оттепель и снова дождь
улыбками мои вопросы
благословят, — а я всё тот ж.
Да мне ли в их словарь проникнуть? —
Течёт ученье по лицу.
Пожалуй, скоро инвалидность
по лености я получу.
Пришёл Миллениум умильный,
словно близнец, с Фомою схож.
Упёртый в небо перст — вихрь пыльный —
мне указует всё на то ж.

Позы заоблачные, улетающие позы.
Я, между тем, приближаюсь к горизонту событий.
Большая часть из порхающих там розовы.
Малая часть белы, но при том сомнительны.
Я прохожу курсором по контуру позы,
выделяю и перебрасываю в свою почту.
Я, таким образом, ощупываю зовы,
отвечать на которые буду нынче ночью.
А между тем, я всё ближе к горизонту событий.
Скоро всё померкнет у меня за спиной.
Дальше — больше: мне сомнителен вообще обычай
полагать, что происходящее происходит со мной.
Лишь облака — лиловые, белые, розовые —
будут порхать какое-то время в глазах.
Минуту-две их ускользающие позы
будут вечно навязываться и ускользать.

Снова нота, как когда-то
впуталась в ползучий плющ,
будто сплющена октава
и просунута, как луч,
в ствол туннельного вокала.
Вдоль пронизывая опто —
волоконный стебелёк,
эта мысленная нота
все искомости плетёт
в однотонные полотна.
Будто вечная веранда
вся под крышу заросла
диким лозьем винограда,
где заблудшая оса
тянет вечное фермато.