Дословно - Хамдам Закиров

Ветер гонит дорожную пыль по проторенной колее:

над руслом речушки, по левому склону холма и затем –

вниз, ущельем, чтоб выбраться дальше в долину,

укрытую горной грядой. Это ветер.

Он днюет, играя с песком, ночует же –

в дуплах деревьев, расщелинах, мгле.

День направляется к ночи с неистовством (уши торчком,

красный взгляд, мощные ноги, оскал) добермана. И –

так же пугающе. И не спится:

усталость уходит вместе с жарой, и прохлада вечерняя

к жизни тебя пробуждает, к любви, к одиночеству.

Идешь, сунув руки в карманы. Покой. Может только

мелькнет, всколыхнув темноту,

желтая бабочка или кузнечик вспорхнет на плечо.

Как всегда в это время в этих местах

эхо доносит гулкие отзвуки свадьбы – чьего-нибудь

сына в чьем-то дворе – километрах в двух-трех. Ближе:

случайная лампа горит на столбе, воют коты да мамаша

выкликает имя ребенка протяжно, как муэдзин.

Затем –

вспышка спички, ушастый ежик метнулся к кустам,

и ты наслаждаешься первой затяжкой, остановившись, в

полную грудь. И не знаешь пока, что судьба

(тропинка ведет тебя вниз, где между холмов

речушка петляет, бревенчатый мостик в четыре шажка,

перильце из цельной и ровной ветки,

рядом, с этой и той стороны, пара деревьев –

урючина и обвислая ива, тридцать метров до трассы, по ней

до новостроек менее километра,

этот путь тебя ждет) тебя ждет и

точит ножи руками трех пьяных юнцов (которым товарищ

не прислал приглашенья на свадьбу,

с легкой руки отца, заполнявшего карточки, несколько лет

прослужившего с твоей матерью в одном учреждении, но

ты ведь не знаешь об этом). Ты докурил и

двинулся дальше. Окурок

мерцает во тьме красным глазом поверженной псины.

Пошел самолет на посадку.

Застрекотали внезапно цикады и мощный порыв –

прохладный и пыльный – ударил в лицо.

Говорить о ветре, рассвет будоражить

своим бессонным томлением в комнате душной,

всегда одинаковой, затканной

паутиной комариных полетов – зигзагообразных –

от плоти к крови, от опасности к наслаждению.

Твои действия – обыденные и божественные,

настолько они отшлифованы привычкой и временем,

что сам их не замечаешь, будто ты чашка,

чье содержимое бултыхается под напором неведомой ложки,

творящей алхимию над крупинками сахара. Бледное

свечение за окном – словно река, тьма во тьме, что течет

вдоль истекших уже берегов, и сон или бессонница –

лишь новое имя статичности, постоянства, куда

более жалкого, нежели сумасшествие, или

нищенское скитание, или

пагубные греховные побуждения, всё время

хватающие тебя за одно интересное место, но

всегда оставляющие сердце свободным, пустым. Где

филиппинский медик, который бы

вырвал без боли и без порезов этот

кровяной насос, уже ни на что не способный? Мне

хочется говорить, но слова

гаснут впотьмах, словно свечи. Более

ничего: сентябрь, хмурое утро грезит дождем.

Друзья решили меня проводить до скрещения улиц,

где я уже не заблужусь, где можно поймать такси,

тем более – есть возможность вернуться, остаться. Пока же

мы медленно движемся к свету, струящемуся внизу,

в истечении переулка в крупную магистраль –

со звенящим трамваем, вжиканьем невидимых быстрых колес

и, совсем рядом, открытой пастью закрытого метро.

Ты пинаешь банку, затем камешек, разболтанная походка,

чиркнул подошвой бордюр, метнул

горящую спичку в ночь, темный силуэт, звездочка сигареты.