Лето
Умолкли птицы. Медлят грозы
Нагрянуть на иссохшие поля,
И на опушке темные березы
Узорных листьев обожгли края.
Урвав у жатвы отдых двухминутный,
Под тенью стога парень-красота,
Почуяв жар в груди своей могутной,
Целует жнице влажные уста.
Река течет лениво и мельчает
У берегов песчаных и мелей.
А ветер в дебрях облачных скучает:
Ему стремленье тишины милей.
Горят поля в молчанье нелюдимом,
К цветам цветы склоняются пугливо,
Вечерняя земля заманчиво красива.
Будь жестким, сердце, будь неумолимым!
Темнеет день. Любимые к любимым,
Окончив трудный день, спешат неторопливо,
Росою плачет скошенная нива.
Будь жестким, сердце, будь неумолимым!
Ночным крылом прикрытая незримым,
По окнам смерть стучится за поживой.
Последний час трепещет сиротливо.
Будь жестким, сердце, будь неумолимым!
Свеял вечер синекрылый
На поля, дорогу и село.
К краю огненной могилы
Без тревоги солнце прилегло.
Стадо с пастбища вернулось
И бредет, ища своих ворот,
Где старуха изогнулась
Иль ребенок с хворостинкой ждет.
В окнах лица испитые —
Эй, заря, румянец наведи! —
А в глазах огни святые,
Как у неба ночью на груди.
На полях снопы нечасты
В золотой щетине поднялись,
И с бугра лесок вихрастый,
Как и смолоду, все рвется ввысь.
Единицей в небе тихом
К югу дружно тянут журавли,
Добрый путь вам! Всё же лихом
Не помяньте горестной земли…
Нагорные села лежат в облаках.
Клубятся туманы в долинах и рвах.
А солнце все дышит теплом и огнем,
Сулит подарить ослепительным днем.
Пронзают лучи золотые туман,
И капля за каплей спадает обман.
То высунет ветку береза из мглы,
То мокрая крыша прорежет углы.
Там тень промелькнет, как из давнего сна,
Слышнее для уха, чем глазу видна.
Тут голос прокрикнет, труня над бедой,
И кто-то помашет рукою седой.
То птица провеет трусливым крылом,
То скрипнет телега сырым колесом.
И вдруг, словно небу земли станет жаль,
Блеснет синевою небесная даль.
И, словно гонимый налетами бурь,
Туман полетит, обнажая лазурь,
Являя в лучах, что живет, чем живут,
И дикость растений и сельский уют.
Опять летят листы, лелея
Воздушный миг, короткий миг.
И, багрянея и алея,
И в золотом уроне млея,
Осеннецветный лес затих.
Но не уныл и не печален,
А только тих, премудро тих,
Как глубь подземных усыпален,
Где схимник, свят, боговенчален,
Почиет, волен от вериг.
Опять, зеленая, родная,
Ты поседела, Русь моя!
И племя прячется шальное
Под кровлю хилого жилья.
Там, по опушкам, где овраги
Срывают бесконечный лес,
Последний лист, как я убогий,
Взлетел, вскружился и исчез.
Последний свист осенних дудок
Там пролетел и вземь ушел,
И вот стоит, и нем и кроток,
Осенний лес, и сир и гол.
А за кладбищенской оградой,
На новосельях, по гробам,
Довольны зимнею погодой,
Перекрестились смерды там.
Там, на пустых полях, щетина
Прикрасилася сединой…
В стенах, не вырвавшись из плена,
Я тут, проклятый и шальной.
Последний день глухого грудня,
Седого месяца снегов, —
Всё те ж томительные будни,
Неумолимый лёт часов.
Занесены родные дали,
И в деревнях на зимний сон
Избушки к матери припали,
И стон их темный занесен.
Вкруг колокольни свист метели,
Своей могилы не найти,
И вопли бешеной свирели
Сбивают путников с пути.
И где-то там бреду я полем
(Ужель я здесь, я здесь живу?)
И всем бездольным русским долям
Несу счастливую молву.
И светел я, и шаг мой верен,
И без дорог тропа видна.
Мне щедро дальний путь отмерен,
Судьба далекая дана.
Совьется ночь, к земле приляжет
Иль прозвенит рассвет огнем —
И тьма и свет одно мне скажет
О солнце, Господе одном.
Я схоронил тебя в дремучей чаще,
О молодость моя!
Но как кремни из вражьей пращи —
Мне память младобытия.
Стонал и лес под звон моей лопаты,
И рвался ярый конь,
И мой закат, как все закаты,
Рыдая, алый жег огонь.
А я бросал земли взрыхленной комья,
Бесстрашный и немой,
Как истый вскормленник бездомья,
Пошедший по миру с сумой.
И, разнуздав коня, пустил в раздолье
Его звериный гнев.
И, окрещенный первой болью,
Упал меж дремлющих дерев.
Когда же встал, свисали в явь созвездья,
И зоркая сова
Вещала правоту возмездья,
И ночь настать была права.
Рука ль моя ты, рученька,
В Маньчжурии-земле.
Безрукенького, ноченька,
Баюкай и лелей.
Моя дорога дальняя —
Весенние поля,
Далась мне доля вольная:
Ходи себе, гуляй.
Хоть вышел я в метелицу —
Настигнула весна.
Возьмуся за околицу —
Чай, лето начинай.
А может быть, а может стать,
С дороги-то сверну,
Незнамо где пойду плутать
Вдали страны родной.
И в церковку куда-нибудь
Далече забреду.
В слезах почну поклоны бить,
Душе велю: рыдай!
По той моей околице,
Где девки, чуть весна,
Плясать пойдут метелицу
С другими, не со мной.
Где сам плясал, рыдающий,
От девок без ума,
Рукой своей пропащею
Любую обнимал.
По той любимой родине,
Которой далеко
Красавице-уродине, —
Пожертвовал рукой.
Слова молитв я перепутал
И возгласы все позабыл,
И по задворкам, по закутам
В чумазый войлок косу сбил.
И чаще, чем кольцо кадила
Когда-то в руки тихо брал,
Душа обычай заучила
С бутылью лезть на сеновал.
Но после выпивки обильной
Я замечаю каждый раз —
Увы — неудержимо сильно
Спадает знаменитый бас.
Что ж делать! Жизнь была — акафист,
И мог бы, мог бы дочитать,
Но вдруг, как дьявольский анапест,
Все бурно повернулось вспять.
Не смею я ступить на паперть,
И колокол не для меня
На полевую льется скатерть,
На ласковые зеленя.
Когда я трезв, в душе крушенье,
Когда я пьян — все трын-трава!
Эх, тесное коловращенье!
Ох, бедная ты голова!
Бывает редко: крылья зорьки
Над тихим возмахнут леском,
Затаивая воздух горький,
Смахнешь слезу себе тайком.
И за стволы березок белых,
В зеленый, незапретный храм,
От мытарств, от людей тяжелых
Спасешься, крадучись по мхам.
И там из уст своих нечистых,
За шепотом скрывая дрожь,
Как огонек с болотин мглистых,
Опять молитву вознесешь.
