Монах
И пахучее тело твое,
И тепло твоего поцелуя
Замутили мое житие,
Зачадили мое аллилуйя.
Был уж виден терновый венец
Над моей молодой головою,
А теперь ведь спасенью конец:
Омрачилося имя молвою.
Я ли кельи своей не стерег,
Не гонял полунощных видений,
Не пускал и змеи на порог,
Не хранил глубины от сомнений!
Все ж настигла беда вдалеке!
У полей, под плакучей березой,
На зеленом, крутом бугорке
Занозился любовной занозой.
И откуда взялась у полей
Не русалка, не девка — немая,
А хохочет чертей веселей,
Льнет змеею, как хмель обнимая.
Я молитву трикраты прочел,
Очурался и плюнул трикраты —
И за нею, косматой, пошел
За кусты, прямо в лес кудреватый.
Что там было — и вспомнить нельзя!
Губы в кровь искусала русалка.
Ох, сладка ты, земная стезя,
Коль Адамова рая не жалко!
Как в дурмане, по келье хожу,
На бугор по сто раз залезаю,
И в пустынные дали гляжу,
И занозу все глубже вонзаю.
Так прощай же навеки, скуфья,
Аналой и печальные книги!
Упорхнула судьбина моя
Под иные, живые вериги.
Буду по миру вольно бродить
И разбойником, стало быть, буду,
Встречных девушек люто любить
И все верить нежданному чуду.
Девью силу я буду бороть,
Что ни ночь, то охота иль битва:
Пусть без срока безумствует плоть,
Пусть ловца не замучит ловитва.
Чтоб в последний таинственный миг,
Как мне явится снова немая,
Все отдав ей, любовью изник,
Смерть страстнýю светлу принимая.
Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей,
Хороший, густошерстый волк.
И вою так, что, будь я птицей певчей,
Наверное бы вышел толк.
Мне все равны теплом пахучим крови:
Овечья, курья или чья.
И к многоверстной волчьей славе
Невольно приближаюсь я.
Глаза мои тусклы при белом свете,
Но в темноте всегда блестят,
Когда идешь себе к окрайной хате
И, струсив, псы в дворах молчат.
Я властелин над лесом и сельщобой,
Я властелин почти над всем.
Но и моя душа бывает слабой,
Мне есть умолкнуть перед чем.
Есть дверь одна в каком-то захолустье,
И пахнет кровью — чьей забыл.
Мне увидать ее — несчастье
Похуже деревенских вил.
Я в мокроте готов бежать болотом,
Я по оврагам рад скакать,
Чтоб на пороге ни ногою этом,
Ни даже глазом не бывать!
И, ускакав, дрожу в лесу от страха
И вспомнить все же не могу.
И, заливаясь, будто бы от смеха,
Себе и всякой твари лгу.
И лют бываю, как заголодалый,
Обсохнуть пасти не даю.
Как бешеный, как очумелый,
Деру и пью, деру и пью.
И все ж, когда конец житью настанет,
Я все владенья обойду
И на порог, откуда в жизни гонит,
Шатаясь, издыхать приду.
Куда заброшено ты, солнце, ввечеру?
И отчего с зарей твоей я, светлый, мру?
Как будет ночь длинна, темна! Опять плывет
Совиный плач и крыльев распростертых гнет!
Не воют псы. И люди смолкли по домам,
И влага сонная к цветочным льнет устам.
Кто пьян теперь, тот прав. Но нет давно вина,
Которым бы моя душа была пьяна.
Я буду медленно по улицам ходить
И жуткого пути седую нить сучить.
Увяжется, быть может, нищая за мной
И кто-нибудь еще — под темной пеленой.
А колотушка выколотит о доску
Ночного сторожа дремучую тоску.
А звезды высыпят, как яблоновый цвет,
Которому ни веток нет, ни корня нет.
Подслушать песню колыбельную в окне
Так хорошо, бродячему ребенку, мне!
И нищая к груди сухой меня прижмет.
А та, что в пелене, тихонько запоет.
И будет песнь ее похожа на мою
Любимую, родную: баюшки-баю.
Качай, земля, троих ночных детей своих
В лучах полуночных, в теснинах мировых!
Там солнце дальнее несется в холод сфер.
Здесь скорби замкнутой земных не стало мер.
Из-за тридевять буйных веков,
Из-за тьмы, из-за мглы непроглядной,
Из-под спуда седых валунов
Вылезает корягой неладной.
Кожа сморщилась, тряпкой висит.
Зубы сыпятся белой трухою.
Видно, кол ему мимо был вбит:
Не сыскал под землею покою!
Да и что за лежня под землей?
Темнота да жара донимает.
И наверх, осерчавший и злой,
Продирается Вий, вылезает.
Поглядеть захотелось ему
На житье на бытье молодое.
Вылез. Видит петлю да суму.
«Это, — думает, — что же такое?»
«Подымите мне веки! — кричит. —
Я не вижу ни счастья, ни воли».
Стон к земле приунылой прибит.
Думал: люди не стонут уж боле!
Эх, ты, старый мой, глупый мой Вий!
Дай-ка веки покрепче прихлопну!
Лише наше житье всех житий!
Зря ты вылез из теми утробной!
Как в смоле мы кипим, а живем,
Даже песни поем и смеемся.
Слезы капнут — мы песни не рвем,
Смеючись, рукавом оботремся.
Тяжковекий! Тебе не понять,
Что за жизнь, что за дело земное.
Ты прощай, поворачивай вспять.
Мы ж опять за свое, за хмельное.
Только молви ты шару-земле,
Чтобы злаком сильней обрастала
Да за солнцем в неведомой мгле
Веселей, веселее летала!
Ветер лист сорвал.
Вихорь жизнь задул.
Желтый гроб везут.
Ярый конь заржал.
Зажигай фонарь,
Забивай же гвоздь!
Да, срывая злость,
Хоть коня ударь!
Ветер сыплет лист,
Все грехи в руках.
Пасть разинул мрак,
Путь на небо чист.
«Выбирай же путь!
Отвозить пора».
— «На бугор с бугра,
Хоть куда-нибудь.
На любом пути
Где-нибудь свали:
Никуда с земли
Не хочу уйти!»
Жутко жить и весело.
Смерть капканы свесила.
В мире стукотня,
А над миром тишь.
Там рожок охотничий,
Тут топорик плотничий —
Все тебе родня,
Рыщешь и летишь.
Други все и вороги
В буйном лёте дороги:
Это ведь земля!
С солнцем ведь летит!
Кровью побалуемся,
А потом целуемся:
Пьяная земля
Быть земным велит.
Тут, на углу, в кафе нескромном,
Чуть седоватый, чуть хмельной,
Цилиндр надвинув, в позе томной,
Всю ночь сидит поэт земной.
Друзей меняют проститутки,
Вино меняется в стекле.
Он смотрит, неизменно чуткий
Ко всем явленьям на земле.
Старуха жизнь, играя в жмурки,
Показывает вновь и вновь
В вине сверкающем окурки
И в твари проданной любовь!
Он смотрит с доброю усмешкой
На простенькие чудеса…
А там Медведица, тележкой
Гремя, ползет на небеса.
