«Кушнер – один из лучших лирических поэтов XX века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский», – писал Иосиф Бродский. «Поэт жизни во всех ее проявлениях», в своем творчестве он следует традициям «гармонической школы» и акмеизма с его «прекрасной ясностью», вниманием к деталям, оттенкам, мелочам, из которых складывается волнующая полнота человеческой жизни, ее хрупкая, мимолетная красота. Стихи Александра Кушнера отмечены многими литературными премиями, были переведены на другие языки и положены на музыку.
В книге представлены избранные произведения, написанные в разные годы жизни и тщательно отобранные автором для этого издания.
кресло есть, – ну и ну!
У нее никогда их, увы, не будет.
Ни дивана, ни комнаты, – никогда!
Полюбить бы стихи, почитать бы книги!
Только небо и есть у нее, вода,
Тростниковые заросли, солнца блики.
Надоело ей море, – тепла б, жилья,
Вечных мыслей о смерти, ума набраться!
И откуда ей знать, что хотел бы я
На минуту хотя бы с ней поменяться.
«Как долги поиски нам памятной могилы…»
Как долги поиски нам памятной могилы
На тесном кладбище, как будто наши силы
И нашу преданность еще раз испытать
Желает близкий наш, любимый нами, милый
Нам, не уверенный в любви к нему опять.
Да нет же, мы ему верны, его мы любим!
Но оступаемся, на сон чужой наступим
И незнакомую нам потревожим тень
Не раз, пока его найдем и взгляд потупим,
Шиповник отведя и приподняв сирень.
И прошлогодние сметем рукой листочки,
И принесенные ему в кульке цветочки
Пристроим, в лунки их старательно воткнув.
На что они ему? Как мертвому примочки.
Еще потопчемся и отойдем, вздохнув.
«Бог создан был людьми, а не наоборот…»
Бог создан был людьми, а не наоборот.
Пещерный человек не мог быть создан Богом:
Зачем ему такой страдалец и урод
В невежестве его и рубище убогом,
С охотой на зверей и ловлей рыб и птиц,
Еще как полузверь, томящийся во мраке?
Не стыдно ли тебе церковных небылиц
При взгляде на жильё пещерное в овраге?
Кто видел этот вздор, кто видел этот стыд
И бедные его наскальные рисунки,
Тот знает, как был скуп и наг палеолит
И жалок хоровод, идущий как по струнке
И пляшущий, – скажи, тебе не жаль их, нет?
Хотя б на миг один ты с ними б не остался?
До Бога далеко – два миллиона лет,
А человек уже и плакал, и смеялся.
«Художник написал Луку Евангелиста…»
Художник написал Луку Евангелиста
Для нас в момент его счастливого труда
И деву рядом с ним, – смотреть на портретиста
Ей некогда, она младенцем занята.
Евангелист Лука писал портрет Мадонны,
Который не дошел до нас – и очень жаль.
Но балюстраду ту увидеть и колонны
Мы можем и под ней внизу речную даль.
Подумай, что Лука еще и живописец,
Не Марк, не Иоанн с Матфеем, а Лука!
И Джотто от него, наверное, зависел,
И Рафаэль ему был рад наверняка.
«Никто в созвездье Ориона»
Никто в созвездье Ориона
Не знает про Наполеона.
Никто в созвездье Водолея —
Про Канта или Галилея.
Горит звезда во тьме ночной,
Зачем ей Гёте и Толстой?
Зачем ей Пушкин и Державин?
Ну не смешно ли слово: славен?
Ночное небо от дневного
Тем отличается, что в нем
Мы бесконечность видим снова
И странно нам, что мы живем.
Гораций, памятник не нужен,
Хотя тобою он заслужен.
И пусть он выше пирамид,
Земля не больше, чем песчинка,
И не видна с других орбит.
Не стоит выделки овчинка.
И с облегченьем, глядя ввысь,
Махни рукой и улыбнись.
Звёзды не знают, как мы их назвали.
Как огорчились бы Гидра и Рыба!
Да и Телец согласился б едва ли
С нами. Зато Андромеда спасибо
Нам бы сказала, и Кассиопея.
Были б довольны и Лира, и Дева.
Только представь себе радость Орфея,
Ужас Дракона, огонь его гнева!
Кит промолчал бы, Весы промолчали,
Единорог огрызнулся б свирепо.
Сколько преданий, любви и печали,
Глупости перенесли мы на небо!
Терпя упадок и эрозию,
Приятно вспомнить Феодосию
В цветах, пятнистую, скалистую,
С ее пустующею пристанью,
И улочки феодосийские
В усталой памяти отыскивая,
Побыть в чудесной изоляции
Под тополями и акациями.
Назвать турецкой, генуэзскою,
Религиозною и светскою,
И крепостной, и многобашенной,
За что люблю ее – не спрашивай,
Восточный Крым облюбовавшую
И Мандельштама ублажавшую,
И нам, конечно, пригодившуюся,
Земную, может быть, приснившуюся.
