VII. «Разные есть утешения…»
Разные есть утешения —
Трудом, в искусстве игрою.
Всяким вином, всяким запоем,
По новым местам шатанием,
Чужим страданием,
Какой-нибудь новой привязкою,
Какой-нибудь сказкою…
12 ноября 1923
I. «Однажды я, зайдя к соседке в сени…»
Однажды я, зайдя к соседке в сени,
Такое странное заметила явленье:
В сенях теснилось несколько козлят,
На каждом — по двое взъерошенных цыплят.
Что значит эта мирная картина? —
Хозяйку я просила объяснить.
«Так им теплей и веселее жить, —
Ответила она, — в сенях ведь холодина».
II. «В неописуемой грязи моя стезя…»
В неописуемой грязи моя стезя
Сегодня поутру с путем козы скрестилась
На узкой кладочке, где двум пройти нельзя.
Коза, попятившись, в конце остановилась
И с вежливым терпением ждала,
Пока по скользкому мосточку я прошла.
Мораль отсюда — коз не презирать
И кое-что от них перенимать.
21 ноября 1923, Сергиев Посад
«Страшным совиным чучелом…»
Страшным совиным чучелом
В кухне сидела курица
И умирала.
Взъерошились жутко перья,
Смертным полные ужасом.
Костенели желтые ноги.
Глаза заводило пленкой.
А в кухне хлопали двери.
Гремели посудой люди.
И таким глухим одиночеством
От куриной веяло смерти.
23 ноября 1924, Сергиев Посад
«Вечер. Осень. Яркие златницы…»
Вечер. Осень. Яркие златницы
Павших листьев землю озарили.
На березах громоздятся птицы,
Тяжело во мгле взметая крылья.
В редких листьях будет неуютен
Их ночлег сырою этой ночью.
Небосклон, завешен сизой мутью,
Неизбывно долгий дождь пророчит.
На цепи скулит щенок голодный,
Скалят зубы гвозди на заборе.
По задворкам темным, огородом
На добычу вышли наши воры.
30 сентября 1926, Сергиев Посад
«Шесть откормленных купчин…»
Шесть откормленных купчин
Погребальный правят чин.
И спесивой вереницей
Под священной плащаницей
К двери с топотом идут.
Громко певчие поют
(Кое-кто зевок скрывает).
Да, Христа здесь погребают,
Как в те давние года.
Так и ныне. И всегда.
1 мая 1926, Москва
«Глухота и жуть ноябрьской ночи…»
Глухота и жуть ноябрьской ночи.
Скупых и редких огней
Подслеповатые очи
Кажутся мрака темней,
Может быть, потому что тебя я знаю,
Посадская ночь. Там спешат доиграть
Последний роббер. Соседка больная
Собирается Господу душу отдать.
Там не спит дьячок, считая жадно
Добытую в праздник престольный казну
После того, как избил нещадно
С пьяных глаз старуху жену.
Там кустарь кончает, кувыркая, сотню
При чадном огне ночника.
Подневольный труд, слепая забота.
Повторных черных дней тоска.
В каждом дворе с голодным воем
Рвется пес на короткой цепи.
С колокольни лаврской медленным боем
Доносится мудрость веков: терпи.
1 декабря 1927, Сергиев Посад
«Жужжала муха, так жужжала…»
Жужжала муха, так жужжала,
Как будто гибнет целый мир,
В тот миг, как к пауку попала
На званный пир.
Свершал паук пятнистобрюхий
Паучий свой над мухой пир
Так упоенно, точно в мухе
Сосал весь мир.
29 сентября 1928
«Облако над яблоневым садом…»
Облако над яблоневым садом
Россыпью серебряной плывет.
Вечер дышит крепкою прохладой.
В сизых лужах тонкий хрупкий лед.
Золотисто-рыжею дорогой
Дровни в поле снежное ползут.
На окошках домиков убогих
Старых стекол радужная муть.
За окном, от ветхости качаясь,
Старый конь бредет на водопой,
И кибитка черная скучает
У ворот, как сонный часовой.
2 апреля 1929, Верея
«День зачинается сварой…»
— Кто напустил тут угару?
До смерти дочь угорела!
— Мне что за дело!
— Вы это, что ли, кастрюлю
С теплого места стянули?
— Чье молоко убежало?
Видно, пороли вас мало!
Гневное пламя клубится.
Злые, несчастные лица.
Каждое утро — шарада:
«Преддверие ада».
15 апреля 1929, Москва
«Под низким потолком спрессованные люди…»
Под низким потолком спрессованные люди,
Таранья чешуя и кости на полу,
Уснувших тел распаренные груды
И куча сора смрадного в углу.
Плевки. Подсолнухи. Заморенные лица.
Забота хмурая и горькая в чертах.
.
Каким терпеньем нужно заручиться,
Чтоб оказаться к вечеру в Плютах.
11 июля 1929, Киев-Триполье. Пароход
«Покровы бархатные ночи…»
Покровы бархатные ночи
Порвал огней далеких ход.
Алмазные сверкнули очи —
Плывет Черкасский пароход.
О, как манят меня узывно
Во мраке вставшие огни.
Каким обетованьем дивным
В моей душе горят они.
И так не верится, что это
Виденье звездной красоты
Уходит не в чертоги света,
А лишь в Триполье и Плюты.
28 июля 1929, Посадки
«Покровы бархатные ночи…»
Залохматились бурьяны.
На рябине красно-пьяной
Плод со всех сторон висит.
Тащит в норы пищу быт.
Солят, квасят, маринуют,
Точно их конец минует,
И от смерти сохранит,
Души их проквасив, быт.
19 сентября 1929, Сергиево
И продают и покупают.
— Товар хорош, прибавь хоть грош.
— Да неужели я слепая,
Не вижу — заваль продаешь!
— Надбавь еще пятиалтынный!
— Врешь, за полтину уступи.
.
Душа с улыбкою невинной
Утробным сном беспечно спит.
31 октября 1929, 3 ч. ночи, Сергиев Посад
«Когда я в мире крест подъял…»
Когда я в мире крест подъял,
Он был как голубой кристалл,
И луч горел на нем зари,
И звезды теплились внутри.
Но не умел согнуться я
В пределах тесных бытия,
И крест разбился голубой.
Тогда сужденный мне судьбой
Железный раскаленный крест
Я взял. И умер. И воскрес.
И вот уж новый крест готов
Из кирпичей, кривых сучков,
Из переломанных пружин
И голубых полярных льдин.
16 января 1930, Томилино
«Заглушая боль сознанья…»
Заглушая боль сознанья
Погремушкой шутовской,
От ножа воспоминаний
Прячась в мертвенный покой,
День и ночь, как мышь в ловушке,
В утомленье, чуть дыша,
Под нескладный ритм гремушки
Тяжко мечется душа.
11 мая 1930, ночь, Томилино
«С неба сыплется дождик упорный…»
