«С неба сыплется дождик упорный…»
С неба сыплется дождик упорный.
Тяжкой доле уныло покорны,
Кони сено жуют полусонно.
Поросенок визжит исступленно,
Не приемля мешка тесноты
И гнетущих судеб темноты.
Скалят бороны редкие зубы
Над корьем и свороченным лубом.
Пялят тусклые очи колеса.
Непокорно ерошатся косы
И, в нестройный сплоченные ряд,
Точно городу чем-то грозят.
Дальше — символ: решёта, решёта…
Будет воду носить ими кто-то…
Бродят хмурые люди в рогоже,
На священные ризы похожей,
Точно правят здесь чин похорон.
И всё чудится мне — это сон.
4 июля 1930. Верея, ярмарка
«Вой сирен автомобильных…»
Вой сирен автомобильных,
Грозный гуд грузовиков
В облаках дремучей пыли,
Дребезжание звонков
Пролетающих трамваев,
И в хвостах очередей
Издыхающая стая
Озверившихся людей.
31 августа 1930, Москва. Арбат
ПОЗДНИЕ СТИХИ 1931–1953 ГОДОВ
Снегом повитое поле
В мерцании звездном.
Безбольно.
Бездумно.
Безгрезно.
Душа под снегами застыла.
Того уж не будет, что было.
Недавнее горе
Напрасно колдует.
Что было,
Того уж не будет.
В глубоком молчаньи бреду я.
И хочется быть еще тише
И голос Безмолвья услышать.
17 марта 1931, Сергиево
ИЗ ЦИКЛА «ЗУБОВСКИЙ БУЛЬВАР»
«…Не оттого ль мне худо…»
…Не оттого ль мне худо,
Что идет мне навстречу,
Бедрами жутко виляя,
Женщина в розовом платье —
Кровавые губы вампира
И нос-утконос.
Или худо мне оттого,
Что трамвай,
Жужжа, подвывая,
С грохотаньем и лязгом
Промчался мимо
И дохнул, как самум пустыни,
Пылью в лицо.
Иль оттого мне так худо,
Что встречные люди
Вонзают мне в уши слова:
«Очередь, ордер, талоны».
И от них мне всё хуже и хуже.
О, какая прохладная лужа
Под телеграфным столбом.
Палатка. А в ней Лихорадка
Продает ситро.
Там, над чьим-то двором,
Хинное дерево высится, высится.
Оно же и тополь душистый.
… Не дойти до него ни за что.
На ногах стопудовые гири.
В голове треск и вой.
Всё не то. Всё не то.
О, как солоно, горько и терпко всё в мире,
А что сладко, то хуже всего.
29 мая 1931, Москва
«Дождя волнистая завеса…»
Дождя волнистая завеса
Опять нависла над Москвой.
И освежен мой садик тесный
И напоен водой живой.
И влажно заблистали крыши,
И любо сердцу моему
Воды небесный лепет слышать,
Целующий мою тюрьму.
10 июня 1931. Москва, Колодезный двор, комната на 5-м этаже
«…И опять тарелки, чашки…»
…И опять тарелки, чашки,
Снова пить и есть,
Проползти сквозь день букашкой,
Ночью сон обресть,
По обрывкам сновидений
Горестно гадать,
Где мечта, где откровенье
Или дня печать.
…И опять гремит посуда,
Снова что-то пить.
И назавтра то же будет.
О, как нудно жить.
3 июня 1931, Москва
«Жду сумерек. Тревожным знаком…»
Жду сумерек. Тревожным знаком
Зажжется красный семафор.
О, нет, в тюрьме не надо плакать,
Пусть будет [ясен] дух и тверд.
В свободные лесные дали
Там, верно, поезд пролетел.
Забудь о нем. Прими, опальный,
Гонимый, — тесный твой удел.
В тот миг с души волшебно цепи
Тоски и зависти падут,
И в царственном великолепье
Увидишь нищий свой приют.
12 июня 1931, Москва
«Выбилась меж камней травка…»
Выбилась меж камней травка.
Так же выбиться и мне
Суждено. Ползи, козявка,
Это всё во сне.
Сон — тюремное гулянье.
Сон — шагов по камням стук.
Снится призрачное зданье
И ключа скрипучий звук.
Всё обманно, всё неверно,
Только там, в глуби, внутри,
Под венком колючих терний
Роза ждет зари.
13 июня 1931, Москва
«Тоска опять, как раненая птица…»
Тоска опять, как раненая птица,
Забилась в клетке сердца моего.
Я так хочу молитве научиться.
Я больше не хочу, быть может, ничего.
Но те слова, которые шептала
Я в годы детства, отходя ко сну,
Состарились со мной, и отзвучала
Та вера, что была моею в старину.
Иных молитв, иной, недетской веры
Смертельно жаждет пленная душа.
Но реют вкруг безглазые химеры,
К преддверью гибели увлечь меня спеша.
О, не поддамся лживым обещаньям.
Алканье, жажду навсегда приму.
Но правдою не назову мечтанья
И светом — тьму.
18 июнь 1931, Москва
Я люблю тебя за это,
Сердце нищего поэта,
Что тебе не страшно жить,
По дворам с сумой ходить,
Корку черствую глодать,
Под чужим забором спать,
Не желать приюта в мире,
На своей бандуре-лире
Славя тайну бытия
И надзвездные края.
22 июнь 1931, Москва
«Бегите, мысли, быстрее лани…»
Бегите, мысли, быстрее лани
От жгучих стрел моих желаний.
Укройтесь, мысли, в лесу дремучем
От стрел желаний моих жгучих.
В уединеньи, в посте, в молитве
Готовьтесь, мысли, к последней битве
С могучим смерти очарованьем,
С безумным жгучим моим желаньем.
25 июня 1931, Москва
«Сон от глаз бежит. Бессонница…»
Сон от глаз бежит. Бессонница
Ворожит над головой.
Уж наполнилась вся горница
Предрассветной синевой.
Притаившимися ликами
Жизнь раскинулась кругом.
Птица первая чирикнула
За окном. Зачем? О чем?
Голова от думы ломится.
Не осилить сердцу дум.
Наколдует мне бессонница
Суетливый утра шум.
28 июня 1931, Москва
«Когда над жизнью что-нибудь…»
Когда над жизнью что-нибудь
Нависнет, как обвал,
И упадет, и станет путь
Сплошною грудой скал,
Спеши стремительно вперед,
Сомненья утишив:
Где хода нет, есть перелет,
Есть крылья у души.
17–18 июля 1931, 2 1/2 ч. ночи Малоярославец
«Вдалеке туманным силуэтом…»
Вдалеке туманным силуэтом,
Словно мачты дальних кораблей,
Стройные вершины тополей
Всплыли в море голубого света.
Станция. Могучие каштаны.
Женственных акаций кружева.
А в степи высокая трава
По верхам колышется майданов.
Плавно реет коршун в небе синем,
Серебрится зеркало реки.
Хутора, левады, ветряки…
Украина это, Украина.
19 сентября 1931, Нежин — Дарница
«Проносится галочьей стаей…»
Проносится галочьей стаей
Под низкой небесною мглой
Усталая мысль, пролетает
Так близко над серой землей.
Докучные думы о крове,
О хлебе, о завтрашнем дне,
О мерно звучащих оковах,
О серой тюремной стене.
Угрюмые черные мысли
Как галочьей стаи полет.
А ветер засохшие листья
Всё гонит и гонит вперед.
24 сентября 1931, Киев
«Шумы, гамы, звоны, трески…»
