Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

Три посвящения ступени
У старости. Одна из них — печаль,
Страстей неотгоревшее томление
И безнадежностью завешенная даль.

Вторая — подвиг кропотливый,
Вседневная борьба с непокоренным «я»,
Смиренья школа, навык терпеливый,
Жить не цветением — корнями бытия.

На третьей: в белые одежды
Ее достигший будет облачен
И, высшею увенчанный надеждой,
С улыбкой мудрою последний вкусит сон.

Не угадаешь, как метко и остро
В сердце войдет занесенный нож
И как будет завтра легко и просто
То, от чего сегодня умрешь.

Не прочитаешь, с какою скрижалью
На твой Синай восходит пророк
И что готовит за ясной далью
Волшебного счастья враждебный рок.

Твоя — минута, одна минута.
Та, что за нею — уже не твоя.
Доверься Паркам, не рви, не путай
Короткую нить жития.

Частоколы высоки.
Крепкие ворота.
Сундуки, лари, замки,
Душная дремота.

Кабанихи гордый храп,
Шалый смех Варвары.
Этих пут не разорвать,
Гнет, попреки, свары.

Светит месяц, воет пес,
Что-то он пророчит.
Уж и так довольно слез,
Сердце счастья хочет.

За калиткой, где овраг,
Где леса и Волга,
Кто он? Милый друг и враг
Поджидает долго…

Ах, идти иль не идти,
Гибель неизбежна,
Оборвались все пути
У души мятежной.

Враг смутит и дух, и плоть.
Что тут думать долго…
…А потом — суди Господь! —
Недалеко Волга…

Теснились усталые люди в трамвае,
Плечом и коленом сверлили свой путь,
Локтем упирались и в спину, и в грудь,
Вопили: «Кто там напирает?»
«Потише!» «Полегче!» «Что стал, как чурбан?»
«Тебя не спросили — известно!»
«Куда потесниться? И так уже тесно».
«А ты поскромнее держи чемодан».
И ненависть жалом осиным язвила
Сердца удрученных людей.
В углу инвалидном прижавшись, следила
Старуха за битвой страстей
И думала: «Этот вот парень не знает,
Не помнит, не верит, что завтра умрет,
Что годы, как миги, летят, пролетают,
Давно ли пошел мне осьмнадцатый год.
У этой бедняжки сидит бородавка
На самом носу… эх, беда!
Хоть выйдет сегодня живою из давки,
Никто не полюбит ее. Никогда.
А вон старичок… Добредет ли до двери?
Винтом завертели, беднягу, всего
Шпыняют и тычут. Не люди, а звери,
Никто нипочем не щадит никого.
Локтями работает ловко мальчонка,
Да хлипкий, да синий какой.
Мороз. А на нем решето — одежонка,
Должно быть, сиротка и ходит с рукой».
Глядела, жалела, вздыхала старуха,
Забыв остановки считать.
Вошел контролер и промолвил ей сухо:
«Плати-ка три рублика, мать».

Отворяется тяжкая дверь,
Заскрипели ржавые петли.
Вереницу ошибок, грехов и потерь
До конца жития досмотреть ли?

На абажуре Бенарес,
Две статуэтки «культ коровы»,
Костей и перьев целый лес,
Угрюмо скорбный и суровый
Портрет отца и рядом с ним,
Дерзаньем духа озаренный,
Как непокорный серафим,
К познанья безднам устремленный
Поэт, философ и пророк,
Безумец вдохновенный, Биша.
…И книжный этот уголок
Волнующею тайной дышит.

Май. Пришествие весны так грустно
Здесь, на чахлой, глиняной земле.
Под окном — кирпично-красный мусор
— Строевых затей унылый след.

Вздрагивает и мутится лужа
От уколов скучного дождя.
Спутанно, и хмуро, и недужно
Мокрые кусты в саду глядят.

На крыльце — дрожат ступени жутко.
Недостройка всюду. Или — брешь.
Лишь Осман доверчиво из будки
Улыбается в надежде на кулеш.

Ах, эта стройная сосна!
Так внятно говорит она
О том, что можно бы и нам
Так подыматься к небесам

И становиться всё сильней,
Устои закрепив корней,
Ловя, как счастье, солнца луч,

А под налетом грозных туч
Принять без страха смертный бой,
Не преклоняясь пред судьбой.

Не туманься, не кручинься,
Мой печальный, нежный друг,
С неподвижной точки сдвинься,
Улетай за малый круг.

В необъятном дивном мире,
Полном тайны и чудес,
Станут крылья духа шире,
Станет выше свод небес.

Будут радости иные,
Чем в долине. А печаль,
Как и сны твои земные,
Всю навек развеет даль.

В лазурно-туманной дали
Торжественно солнце садится.
Тревожно кусты зашептали:
Когда же душа обновится?

Слетаются в теплые гнезда
На отдых усталые птицы.
И слышу в их щебете позднем:
Пора бы душе обновиться.

Долина в предведеньи ночи
Вечернею мглою курится.
Уж первые звездные очи
Блеснули… Спеши обновиться!

Пращуры мои лесные!
Расторгая связь времен,
В сени ваши колдовские
Прихожу к вам на поклон.

Дайте правнучке убогой
Свежесть древних сил испить,
До конца пройти дорогу,
Не порвать кудели нить.

В срок сужденный, в срок желанный
Чтоб хозяину сполна
Без обмана, без изъяна
Пряжа вся была сдана.

Заката розовое пламя
Одело золотую рожь.
Неторопливыми шагами
Ты по меже домой идешь.

Там, на лесной опушке рдеет
Свечою алою сосна,
За ней пустынная аллея
Уж синей мглой напоена.

Овеет влажною прохладою
Твою дорогу вещий лес.
Светляк зажжет свою лампаду…
Раскроет ночь врата чудес.

Трепещет в сердце стих, как птица.
Я говорю ему: лети!
На этой клетчатой странице
Твои закончатся пути!

Как я — ты медлен и недужен,
Как я — ты немощен и хил.
Твой низкий лет — кому он нужен?
А для иного нету сил.

И всё же мы с тобой поэты,
И нам нельзя порой молчать:
Для сердца песен недопетых
Тяжка гробовая печать.

Глухие уши мои,
Слушайте!
Сквозь плач и вой вьюги
(Так шумит моя старая кровь
В склерозной моей голове)
Вслушайтесь в то, что доносится
К тому, кто в часы бессонницы
Сидит, как я, на постели,
Ощущая бег планеты
И шелест крыльев Времени.

…Последний вздох умирающих,
Первый крик рожденных,
Железный звон оков,
Ночные узников стоны,
Грохот бомб над Испанией,
Плач изгнанников Чехии,
Вопль мирового страдания…
Слышу.
Но поздно мне, старому,
Глухому, хромому, недужному,
Ответить, как юный Сиддхарта:
— Я всё услыхал. Я иду.

.
Увы мне! Я слышал. Я слушаю.
Но завтрашний день начнется
И так до ночи докатится,
Как будто бы я не слыхал
Ничего, кроме вьюжного шума
В склерозных моих ушах.
Буду жарить на газе булку,
Пройду переулком в аптеку
(Осторожно по льду ступая),
С Телемаком займусь немецким,
Постираю свои отребья,
Ненужное что-то спрошу,
Невпопад на что-то отвечу,
Раскрою в кухне букварь —
Почитать с работницей Шурой.
.
Маловато, Мирович,
Для того, кто в бессонные ночи
Слышит вопль мирового страдания.