…ты у меня в груди.
С. Есенин
Я скажу, я от тебя не скрою,
Милый друг, «ты у меня в груди»…
Ты умчишься синею порою
По стальному четкому пути.
И навстречу радостному взору
Поплывут иные облака,
Ты страну увидишь, где опору
Отыскал седеющий Байкал…
Ты в стране той… Побреду бесцельно,
Загрустит впервые взор о ней,
О холодной и многометельной
И такой далекой стороне.
По углам и по карнизам
Ночь давно листает сонник,
И давно в покоях этих воцарилась тишина.
Темнокудрая маркиза
Оперлась о подоконник
И глядит на зимний тополь из замерзшего окна.
Грустно кукольной маркизе
В этом мире сонно-синем,
Холодок бежит на пальцы от оконной бирюзы.
Кто-то Строгий месяц снизил
И на тополь бросил иней,
И вложил в глаза маркизы две жемчужины-слезы.
Зябнет тополь сиротливый,
Стынут маленькие руки —
Веток голых жаль маркизе, жалко крошке и себя;
Где-то там цветут оливы…
«Столько лет прошло в разлуке!»
(Разве можно в этом мире жить, далеких не любя?!)
И, смахнув слезинку пальцем,
Отправляется маркиза
Под мохнатым одеялом слушать чьи-то голоса.
«Мы бродяги, мы скитальцы,
Мы — смеющиеся бризы,
Холщевые раздуваем над морями паруса…
Ты же — пленница, маркиза.
Ты — фарфоровая крошка
В этом мире, в этом доме, где ночами — тишина,
Где в углах и по карнизам
Темно-синий сумрак брошен,
Где печалит сердце тополь сиротливый у окна…»
И несут с собою эти
Песни горькую отраду,
И встают перед глазами, устремленными к окну,
В блеске золота и меди
Королевские армады
И ведут их командоры в неизвестную страну.
Весь вечер мне рассказывал товарищ
(Глотая грог, губами чмокал: пли!),
Что в Зурбагане не было пожарищ,
И в Лиссе не бывали корабли.
Что над Невою гости-мексиканцы
Не пробовали звонких голосов,
И некий принц не отдавал на шканцах
Приказ к поднятью алых парусов.
Что не стрелял стрелок по инсургентам
В ущельи, где их были тьмы и тьмы,
И юноша из Бригге или Гента
Не целовал стыдящейся Фатьмы…
В таверне той, где мы сидели оба
(Неважно, что мы не сидели там), —
Сушил свою заштопанную робу
Какой-то молчаливый капитан.
Сидел в углу. Был уголь в печке красен.
Багряный лик глядел в обычный дринк…
И вдруг сказал: «И все-таки прекрасен
Мой старый друг, герр Александр Грин».
Черт! Солнце жжет. И ноги так устали.
Дай отдохну, зайдя сюда, в бистро…
Ну что с того, что вы не прочитали
Полдюжины глупейших чьих-то строк?
Успеете. «Хозяин, кружку пива,
А впрочем, нет, бутылочку вина,
Того-того, где рожица хедива
На этикетке красненькой видна».
Приятно, уф!.. С плеча тяжелый ранец
Свали у ног. Сиди в прохладе. Пей…
Какой смешной, какой забавный танец
Танцует на площадке воробей.
«Мон шер ами, а где же воробьиха?» —
Вспорхнул прохвост, и след его простыл…
Как хорошо. Божественно. Как тихо
Шевелятся зеленые листы
Каштанов… Эх! Ходи от дома к дому
По целым дням, консьержкам говори:
«Бонжур, мадам, письмо мосье Прюдому,
Письмо Кайе, Кашену, Эбари…»
Носи мешок… Вот предок — тот рапиру
Носил всегда на выпуклом бедре,
Он от Кале и до Гвадалквивира
Навербовал прекраснейших метресс…
А я… Ну что ж… «Хозяин, получай-ка,
Пора…» Ого, да я еще не стар!
Как улыбнулась пламенно хозяйка
На мой поклон: «Мадам, о ревуар».
Пусть солнце жжет — ведь это наше солнце
На картузе пусть знак — Почталион, —
Рожденному гасконкой и гасконцем
Почет всегда, везде, со всех сторон…
Угаснет день. Испанская баскина
Легко скользнет на левое плечо,
И сладко затоскует мандолина,
И сердце так забьется горячо.
Я стану петь про бархатные очи,
О предках, что служили королям…
И будет млеть в объятьях синей ночи
Росою орошенная земля.
Ты отошла… Так зимний день отходит,
Целуя лед на розовом окне…
Ты отошла, но снова на восходе
Застенчиво вернешься ты ко мне.
Вернешься ты… вдвоем бродить пойдем мы
По тропам тем, где не бродили мы,
Где в синий лед серебряной зимы
Закованы большие водоемы.
Не знаю я, но ведь и ты не знаешь,
Кого собой я буду чаровать,
Когда, вскрылив, как горлица лесная,
Ты станешь мне, летая, ворковать:
«Лежит печаль над этим снежным миром,
Но мне она неведома — поэт
В себе зажег неугасимый свет,
Едва коснулся струн холодной лиры».
Под амбразурой башни генуэзской,
Где кипарисы вместо часовых,
Услышишь стон проснувшейся совы
И моря всплеск внушительный и резкий.
Густым плющом и виноградом диким
Гора покрылась, буйно обросла…
У древних стен гнездится мушмула,
Вся в щупальцах колючей ежевики.
А дальше, где большой полуподковой
К дуге залива, что из серебра,
Припал и дремлет золотистый град, —
Ты видишь лик Шехерезады новой,
И меркнет все — Гренада, Рим, Каносса…
Забыто все… Цветут ее сады,
И к нам стремится синетканый дым
Исчезнувшего в море миноносца.
Как крылья стрекозы — осенний воздух сух.
Калитка в сад. Скамейка. Стол. Поляна.
И дремлет старый вяз, протягивая сук
Над тонкими стеблями гаоляна.
День не ушел еще. Не прожит. Он со мной,
Прозрачностью осенних крыл овеян.
И, сидя здесь, с тобой, — я вижу мир иной,
Минуя тот, что умирает, рдея.
Посмею ль этот мир на тот я променять,
С самим собой чудесно примиренный,
Когда из серых глаз струится на меня
Сияющая одухотворенность?..
Да, крылья осени, как крылья стрекозы.
Да, этот день не пережит, не прожит.
В душе и воздухе лазурнейшая зыбь,
И образ твой все ближе, все дороже.
Сосуд Любви чистейшей, словно грань
Алмаза, отшлифованного в Берне,
Ты брошен здесь, где виснут смех и брань,
В прокуренной, заплеванной таверне.
Ты брошен здесь, и пачкают тебя
Расчетливые руки проститутки,
И на тебя с усмешкою глядят
Ее глаза — две блеклых незабудки.
Рассвет еще не заглянул в окно.
Табачный дым глотаешь. Алкоголем
Ты гонишь наркотический озноб
И плаваешь под парусом безволья.
Ты ничего не сделаешь, не дашь,
И никому не нужен ты задаром…
И бегает тихонько карандаш,
Сопровождаем треньканьем гитары.
«Прежде бродил я в горах высоких…»
Прежде бродил я в горах высоких,
Видел долины душистых трав;
В темные лапы тысячеокой
Ночи кидал языки костра.
И на его остывавшем пепле
Вдруг просыпался и слушал я,
Как пробирались седые вепри
Через кустарники у ручья.
Ныне забыл о лесной отраде,
Над головою обычный кров,
И заношу на листы тетради
Эти лоскутья бессвязных строф.
Так же пылает в небе солнце,
Льет фиолетовый свет луна
На туарегов, на японцев,
На неизвестные племена;
Так же сверкает в Курдистане
Снежноголовый Арарат,
Рвется к Метеху неустанно
Злобно бесящаяся Кура.
Ночь пролетает, и утро брезжит,
И голубеют небеса,
Но почему-то все реже, реже
Я улыбаюсь — не знаю сам.
Люди, и горы, и реки — те же,
Тот же кустарник у ручья…
Только вот я уже не прежний,
Только вот я — уже не я.
«Воспоминанье это или сон?..»
