«Вестник Европы» 1878 г., № 1. Статья «Официальная Турция в лицах». Автор (В. И. Смирнов) пишет буквально то, что писали о японцах после войны (о том, что турки, которые казались прежде «отребьем мира, жалким исчадием человеческого рода», «показали себя не только отчаянными воителями, но и вооруженными превосходным оружием, ловко им управляющими, выставили замечательных полководцев, доказали полную самоотверженность…»).
«Вестник Европы», 1878, No№ 1 и 2. Стихи — Голенищева-Кутузова, Минского, «Ночи» Мюссе (С. Андреевский).
Письма Пушкина с предисловием Тургенева.
Корреспонденции Зола о французском театре и поэзии.
Роман Шпильгагена.
«Внутреннее обозрение» — о войне, о бюджете, о недостатках в армии, проявившихся во время войны, о небывалом внутреннем спокойствии в России.
Некролог Некрасова (27.ХII.1877).
«Обозрение военных действий».
Комедия Потехина, статьи Ореста Миллера, Сергеевича, повесть Г. Данилевского.
Корреспонденции Е. Утина из Болгарии.
Из следующих №№ 1878 г. («внутреннее обозрение» и др.). — Наша печать была относительно свободна, не подвергалась административным карам за то, что писала, что наши («Крынковские») ружья хуже турецких (Пибоди и Мартини), что в войсках недоставало теплой одежды, что перевозка раненых на простых телегах сопровождалась многими страданиями.
Большой перерыв — праздность.
16. XII.<1911>
«Сборник военных рассказов 1877-78 г.», 6 тт.
Подвигов наших волна Сказкой казарменной стала. (Беранже-см. т, V, стр. 11)
Из этого громоздкого издания, где жизнь преобладает над словами, я беру прежде всего — только европейскую Турцию, затем — только о выдающемся (просматривая бегло).
В глазах солдат и офицеров, возвратившихся с войны, еще стоят — раны, бледные лица, возбужденные глаза, зарева, белое знамя, взвившееся при свете пылающих соломенных избушек Горного Дубняка (V, 473).
Том III, стр. 267–268. Лейб-гвардии Гренадерский полк выступил из Петербурга в следующем составе:
Штаб и обер офицеров — 52.
Строевых нижних чинов -3.150.
Нестроевых -251.
В сражении под Горным Дубняком (12 октября) выбыли из строя (убиты и ранены) около трети нижних чинов и более половины офицеров.
24 февраля (1911)
У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде. С детства он молчал, и все сильнее в нем накоплялось волнение беспокойное и неопределенное. Между тем близилась Цусима и кровавые зори 9 января. Он ко всему относился как поэт, был мистиком, в окружающей тревоге видел предвестие конца мира. Всё разрастающиеся события были для него только образами развертывающегося хаоса. Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова «революция», «мятеж», «анархия», «безумие». Здесь были красивые женщины «с вечно смятой розой на груди» — с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый «безумствовал», каждый хотел разрушить семью, домашний очаг — свой вместе с чужим. Герой мой с головой ушел в эту сумасшедшую игру, в то неопределенно-бурное миросозерцание, которое смеялось над всем, полагая, что все понимает. Однажды, с совершенно пустой головой, легкий, беспечный, но уже с таящимся в душе протестом против своего бесцельного и губительного существования, вбежал он на лестницу своего дома.
На столе лежало два письма: одно-надушенное, безграмотное и страстное… Потом он распечатал второе. Здесь его извещали кратко, что отец его находится при смерти в варшавской больнице.
Оставив все, он бросился в Варшаву. Одиночество в вагоне. «Жандармы, рельсы, фонари»… Первые впечатления Варшавы.
21 февраля 1913
Пролог («Жизнь без начала и конца»).
Глава I. Петербург конца 70-х годов. Турецкая война и 1 марта. Это — фон. Семья и появление в ней «демона». Скучая, увозит молодую жену в Варшаву. Через год она возвращается: «бледна, взмучена, ребенок золотокудрый на руках».
Глава II. Петербург 90-х годов. Царь. Тройки, вдова Клико. Воспитание сына у матери. Юность, видения, весенний пыл, роман (еще удачливый). Первая мазурка. Приближение революции, весть о приближающейся кончине отца.
Глава III. Приезд в Варшаву. Смерть отца. Тоска, мороз, ночь. Вторая мазурка. «Ее» появление. Зачат сын.
Глава IV. Возвращение в Петербург. Красные зори, черные ночи. Гибель его (уже неудачливый). Баррикада. Эпилог. Третья мазурка. Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик. Два лейтмотива: один — жизнь идет, как пехота, безнадежно. Другой — мазурка.
21. IX.1913
Дед светел. В семью является демон, чтобы родить сына (первый «отбор»).
Детство и юность сына. Розовый туман, пар над лугами. Любовь. Опять война — и за нею революция. Встреча — как рыцарь, закованный в броню, — лица не видно. Безумие холодной страсти, так и нет лица. Утром — записка: «Смертельно болен ваш отец».
Вся тоска — только для встречи с «простой». Все лицо, пленительное все. Зачатие сына (последний отбор, что сулит?).
Октябрь 1913
В 70-х годах жизнь идет «ровно» (сравнительно. Лейтмотив — пехота). Это оттого, что деды верят в дело. Есть незыблемое основание, почва под ногами. Уже кругом — 1 марта. И вот — предвестием входит в семью «демон».
Октябрь 1911
…Но уже на все это глядят чьи-то холодные глаза. В дружной семье появляется «странный незнакомец»…
…И ребенка окружили всеми заботами, всем теплом, которое еще осталось в семье, где дети выросли и смотрят прочь, а старики уже болеют, становятся равнодушнее, друзей не так много, и друзья уже не те — свободолюбивые, пламенные. Теперь — апухтинская нотка.
Уж Александр Второй в могиле,
На троне — новый Александр.
Семья, идущая как бы на убыль, старикам суждено окончить дни в глуши победоносцевского периода. Теперь уже то, что растет, — растет не по-ихнему, они этого не видят, им виден только мрак. Тут и начинается: золотое детство, елка, дворянское баловство, няня, Пушкин (опять и опять!), потом — гимназия — сначала утра при лампе, потом великопостные сумерки с трескающимся льдом и ветром. Петербург рождается новый, напророченный «обскурантом» Достоевским.
Пускай, наконец, «герой» воплотится. Пусть его зовут Дмитрием (как хотели назвать меня).
План первой части
(1878–1881)
Чему радуется Петербург? Солнечный сентябрь 1878. Войска наши возвращаются от стен Цареграда. Их держали в карантине, довезли до Александровской станции и теперь по одному полку в день вводят в город по шоссе от Пулкова. Трибуны у Московской заставы, там императрица и двор. Народ по всему пути. Из окон летят цветы и папиросы на «серые груди». Идут усталые и разреженные полки. У командиров полков, батальонов — всюду цветы, на седле, на лошадиной челке. У каждого солдата — букет цветов на штыке. Тяжелая, усталая пехота идет через весь город — по Забалканскому, Гороховой, Морской… Адреса, речи. Гренадеры, бывшие у Московской заставы утром, дошли до казарм только в 6-м часу.
За ними Плевна, Шипка, Горный Дубняк. Шапки и темляки будут украшены. Но за ними еще — голод, лохмотья, спотыканье по снегу на Балканах, кровь, холод, смерть, хуже смерти воровство интендантов.
В этой поэме я хочу указать на пропасть между общественным и личным, пропасть, которая становится все глубже.[20]
10 октября <1911> на рассвете
Начало — на рубеже 70-80-х годов. Прекрасная семья. Гостеприимство — стародворянское, думы — светлые, чувства простые и строгие.
Реформы отшумели. Еще жива память об измене Каткова. Рядом «злится» Щедрин. Достоевский — обскурант.
Все заволакивается. 1-е марта. Победоносцев бесшумно садится на трон, как сова. Около этого времени в семье появляется черная птица: молодой мрачный (байронист) — предвестие индивидуализма, неудачник Александр Львович Блок. Приготовляется индивидуализм, это значит старинное «общественное» (миро держание) отпускается с миром, просыпается и готов зашуметь народ.
Вся суть в том, что прелесть той семьи так заметна, потому что все тогдашние прекрасные передовые русские люди носили в себе мир — при всеобщем сне. То были герои еще (дракон, спящая царевна). То, что кажется «наивным» теперь, тогда не было наивно, но было сораспятием. Профессор лучших времен Петербургского университета был тем самым общественным деятелем, он берег Россию. То, что Щедрин говорит о современных ему урядниках и полицейских («Современная идиллия») — верно, не шарж. Тогда и казалось, что есть и было на самом деле только две силы: сила тупой и темной «византийской» реакции — и сила светлая — русский либерализм. Единицы держат Россию, составляя «общественное мнение». -
