Константин Бальмонт - Тишина. Лирические поэмы

ТРИ СИМВОЛА

Явились в мир уже давно,— в начале

Наивных и мечтательных времен,

Венчанный змей, собака, скорпион,

Три символа в Персидском ритуале.

Венчанный змей—коварство и обман,

И скорпион источник разрушенья,

Их создал грозный царь уничтоженья,

Властитель зла и ночи, Ариман,

Но против духов тьмы стоит собака.

Ее Ормузд послал к своим сынам,—

Когда весь мир уснет, уступит снам,

Она не спит среди ночного мрака.

Ничтожен скорпион, бессилен змей,

Всевластен свет лучистого владыки,

Во тьме ночной звучат над миром клики:

«Я жду! Будь тверд! Я жду! Благоговей!»

Мы слышим воздушное пенье чудесной игры,

     Не видя поющего нам серафима.

     Вздыхаем под тенью гигантской горы,

Вершина которой для нашего духа незрима.

И чувствуем смутно, что, если б душой мы могли

     Достичь до вершины, далекой и снежной,

     Тогда бы  загадки печальной Земли

Мы поняли лучше, упившись мечтою безбрежной.

Но нет, мы бессильны, закрыта звенящая даль,

     И звуки живые скорбят, умирая,

     И в сердце обманутом плачет печаль,

И, гаснут, чуть вспыхнув, лучи недоступного Рая.

Сонмом духов окруженная,

В ярком свете чистоты,

Тихим вихрем вознесенная

За пределы высоты,

Над уснувшим полусонная,

Матерь Бога, это Ты!

В безгреховности зачавшая,

Вечно-девственная Мать,

Сына светлого пославшая

Смертью новый свет создать,

Всей душою пострадавшая,

Как могла лишь мать страдать!

Нерассказанная гением,

Неисчерпанность мечты,

Сон, зовущий к сновидениям,

Просветленные черты,

Вечный луч над вечным тлением,

Матерь Бога, это Ты!

На картине Греко вытянулись тени.

Длинные, восходят. Неба не достать.

«Где же нам найти воздушные ступени?

Как же нам пути небесные создать?»

Сумрачный художник, ангел возмущенный.

Неба захотел ты, в Небо ты вступил,—

И, с высот низвергнут. Богом побежденный,

Ужасом безумья дерзость искупил.

Да, но безумье твое было безумье священное,

Мир для тебя превратился в тюрьму,

Ты разлюбил все земное, неверное, пленное,

Взор устремлял ты лишь к высшему Сну своему.

Да, все монахи твои — это не тени согбенные,

Это не темные сонмы рабов,

Лица их странные, между других—удлиненные,

С жадностью тянутся к высшей разгадке миров.

Отчаянье исстерзанной души,

В свидетели тебя я призываю,

Что я не спал в изнеженной тиши,

Что я не шел к заманчивому Раю.

Я светлого покоя не хотел,

Боясь забыть о тех, на ком проклятье,

Меня манил мучительный удел,

Меня влекли отверженные братья.

Не ангелы, а демоны со мной

Печальную дорогу совершили,

И дни мои в обители земной

Развеялись, как груда темной пыли.

   Клеопатра, полновластная царица,

     Сон Египетских ночей,

     Чаровница и блудница,

Озаренная сияньем ускользающих лучей.

   Ты окутана немеркнущей славой,

     И доныне сохранил,

     Отблеск славы величавой

На волнах своих ленивых плодоносный сонный Нил.

   Дочь надменного владыки Птоломея,

     Я дарю тебе свой стих,

     Потому что ты, камея,

И в любви и в самой смерти непохожа на других.

Нет. Уходи скорей. К восторгам не зови.

Любить?— Любя, убить,— вот красота любви.

Я только миг люблю, и удаляюсь прочь.

Со мной был яркий день, за мной клубится ночь.

Я не люблю тебя Мне жаль тебя губить

Беги, пока еще ты можешь не любить.

Как жернов буду я для полу детских плеч.

Светить и греть?.. — Уйди! Могу я только жечь.

Полуразорванные тучи

Плывут над жадною землей,

Они, спокойны и могучи,

Поят весь мир холодной мглой.

Своими взмахами живыми

Они дают и дождь, и тень,

Они стрелами огневыми

Сжигают избы деревень.

Есть души в мире — те же тучи,

Для них земля — как сон, как твердь,

Они, спокойны и могучи,

Даруют жизнь, даруют смерть.

Рабы мечты и сладострастья,

В себе лелеют дар певца,

Они навек приносят счастье,

И губят, губят без конца.

О, жизни волненье! О, свет и любовь!

     Когда же мы встретимся вновь?

Когда я узнаю не сны наяву,

     А радостный возглас: «Живу!»

Мы детство не любим, от Солнца ушли,

     Забыли веленья Земли,

И, сердце утратив, отдавшись мечте,

     Слепые, мы ждем в пустоте.

Отступники между уставших врагов,

     Мы видим лишь гроб и альков,

Холодное пламя yгacших светил

     Над царством цветов и могил.

     В отдаленной дымке утопая

Привиденьями деревья стали в ряд

     Чуть заметна дымка голубая,

Чуть заметные огни за ней горят

     Воздух полон тающей печалью,

Все предчувствием неясным смущено

     Что там тонет? Что за этой далью?

Там как в сердце отуманенном темно!

     Точно шепот ночи раздается,

Точно небо наклонилось над землей

     И над ней, беззвучное, смеется,

Все как саваном окутанное мглой.

Словно усыпаны хлопьями снега,

Искрятся яблони, млея в цветах

Ветер, о ветви ударив с разбега,

Шепчет и прячется в дальних кустах

В парке мечтательном лунная нега,

Лунные ласки дрожат на листах.

С башен доносится бой колокольный,

Дремлют колледжи в объятьях теней

Сладостный час для души недовольной,

Стройные мысли сплетаются в ней,

К небу уходят от горести дольной,

Беглость минут выступает ясней.

Дышат деревья, их пышность нетленна,

Грезят колледжи о Средних Веках

Зимние думы промчатся мгновенно,

Воды проснутся в родных берегах

Время проходит, мечта неизменна,

Наше грядущее в наших руках.

Удвоены влагой сквозною,

Живя неземной белизною,

Купавы на небо глядят

И дремлют прибрежные травы,

И внемлют их вздохам купавы,

Но с ними вздохнуть не хотят.

На озере, тихом и сонном,

Наскучив путем раскаленным,

Качается огненный лик,—

То Солнце, зардевшись закатом,

На озере, негой объятом,

Лелеет лучистый двойник.

И тучка,— воздушная нега,—

Воздушней нагорного снега,

На воды глядит с вышины;

Охвачена жизнью двойною,

Сквозя неземной белизною,

Чуть дышит в улыбке волны.

Оксфорд.

Весна, 1897.

«Кто печаль развеял дымкой?

Кто меж тучек невидимкой

Тусклый месяц засветил?

Кто, шурша травой густою,

Возмущает над водою

Точно дальний дым кадил?»

«Чья печаль в твоем журчаньи!»

Я спросил в ночном молчаньи

У звенящего ручья.

«Чья печаль в росе блестящей,

И в осоке шелестящей?»

Мне ручей сказал: «Ничья!»

«Отчего же так печальны,

Так уныло-музыкальны

Трепетанья быстрых вод?»

«Я пою!» ручей ответил.

«Я всегда певуч и светел,

Я всегда бегу вперед!»

    Все сильнее горя,

    Молодая заря

На цветы уронила росу.

    Гул в лесу пробежал,

    Горный лес задрожал,

Зашумел между скал водопад Учан-Су.

    И горяч, и могуч,

    Вспыхнул солнечный луч,

Протянулся, дрожит, и целует росу,

    Поцелуй его жгуч,

    Он сверкает в лесу,

    Там, где гул так певуч,

    Он целует росу,

А меж сосен шумит и журчит Учан-Су.

Ты глядела мне в душу с улыбкой богини.