Уильям Вордсворт - Избранная лирика

                    Нас манит суеты избитый путь,
                    Проходит жизнь за выгодой в погоне;
                    Наш род Природе — как бы посторонний,
                    Мы от нее свободны, вот в чем жуть!

                    Пусть лунный свет волны ласкает грудь,
                    Пускай ветра зайдутся в диком стоне —
                    Или заснут, как спит цветок в бутоне:
                    Все это нас не может всколыхнуть.

                    О Боже! Для чего в дали блаженной
                    Язычником родиться я не мог!
                    Своей наивной верой вдохновенный,

                    Я в мире так бы не был одинок:
                    Протей вставал бы предо мной из пены
                    И дул Тритон в свой перевитый рог!

                 It is a beauteous evening, calm and free,
                 The holy time is quiet as a Nun
                 Breathless with adoration; the broad sun
                 Is sinking down in its tranquillity;
                 The gentleness of heaven broods o'er the Sea:
                 Listen! the mighty Being is awake,
                 And doth with his eternal motion make
                 A sound like thunder — everlastingly,
                 Dear Child! dear Girl! that walkest with me here.
                 If thou appear untouched by solemn thought,
                 Thy nature is not therefore less divine:
                 Thou liest in Abraham's bosom all the year;
                 And worshipp'st at the Temple's inner shrine,
                 God being with thee when we know it not.

                 Прелестный вечер тих, час тайны наступил;
                 Молитву солнце льет, горя святой красою.
                 Такой окружена сидела тишиною
                 Мария, как пред ней явился Гавриил.

                 Блестящий свод небес уж волны озарил!
                 Всевышний восстает, — внимайте! бесконечный,
                 Подобный грому, звук гремит хвалою вечной
                 Тому, кто светлый мир так дивно сотворил.

                 О милое дитя! о по сердцу родная!
                 Ты думой набожной хотя не смущена,
                 Со мной гуляя здесь, — но святости полна;

                 Невинностью своей живешь в блаженстве рая,
                 Ты в горний храм всегда летишь душой, —
                 И Бог, незрим для нас, беседует с тобой.

                I am not One who much or oft delight
                To season my fireside with personal talk. —
                Of friends, who live within an easy walk,
                Or neighbors, daily, weekly, in my sight:
                And, for my chance-acquaintance, ladies bright,
                Sons, mothers, maidens withering on the stalk,
                These all wear out of me, like Forms, with chalk
                Painted on rich men's floors, for one feast-night.
                Better than such discourse doth silence long,
                Long, barren silence, square with my desire;
                To sit without emotion, hope, or aim,
                In the loved presence of my cottage-fire,
                And listen to the flapping of the flame,
                Or kettle whispering its faint undersong.

                    Признаться, я не очень-то охоч
                    До тихих радостей молвы скандальной:
                    Судить соседей с высоты моральной
                    Да воду в ступе без толку толочь,

                    Внимать речам про чью-то мать — иль дочь
                    Невзрачную — весь этот вздор банальный
                    Стирается с меня, как в зале бальной
                    Разметка мелом в праздничную ночь.

                    Не лучше ль, вместо словоговоренья,
                    С безмолвным другом иль наедине
                    Сидеть, забыв стремленья и волненья? —

                    Сидеть и слушать в долгой тишине,
                    Как чайник запевает на огне
                    И вспыхивают в очаге поленья?

                 "Beloved Vale!" I said, "when I shall con
                 Those many records of my childish years,
                 Remembrance of myself and of my peers
                 Will press me down; to think of what is gone
                 Will be an awful thought, if life have one."
                 But, when into the Vale I came, no fears
                 Distressed me; from mine eyes escaped no tears:
                 Deep thought, or dread remembrance, had I none.
                 By doubts and thousand petty fancies crost
                 I stood, of simple shame the blushing Thrall;
                 So narrow seemed the brooks, the fields so small!
                 A Juggler's balls old Time about him tossed:
                 I looked, I stared, I smiled, I laughed: and all
                 The weight of sadness was in wonder lost.

                   Я думал: "Милый край! Чрез много лет,
                   Когда тебя, даст Бог, увижу снова,
                   Воспоминанья детства дорогого,
                   Минувшей дружбы, радостей и бед

                   Мне будут тяжким бременем". Но нет!
                   Я возвратился, — и тоска былого
                   Меня не мучит, не гнетет сурово,
                   И слезы мне не застят белый свет.

                   Растерянно, смущенно и сутуло
                   Стоял я, озираючись вокруг:
                   Как съежились ручей, и холм, и луг!

                   Как будто Время палочкой взмахнуло…
                   Стоял, смотрел — и рассмеялся вдруг,
                   И всю мою печаль, как ветром, сдуло.

                  O gentle Sleep! do they belong to thee,
                  These twinklings of oblivion? Thou dost love
                  To sit in meekness, like the brooding Dove,
                  A captive never wishing to be free.
                  This tiresome night, О Sleep! thou art to me
                  A Fly, that up and down himself doth shove
                  Upon a fretful rivulet, now above,
                  Now on the water vexed with mockery.
                  1 have no pain that calls for patience, no;
                  Hence am I cross and peevish as a child;
                  Am pleased by fits to have thee for my foe,
                  Yet ever willing to be reconciled:
                  О gentle Creature! do not use me so,
                  But once and deeply let me be beguiled.

                    О сон! Когда в душе — тоски приток,
                    Забвения даруешь ты крупицы.
                    Обычно ты смиренней пленной птицы,
                    Страшащейся покинуть свой шесток.

                    Но этой ночью ты — как мотылек,
                    Порхающий беспечно у границы
                    Воды и неба: сядешь на ресницы,
                    Но миг один — и ты уже далек.

                    Я весь пылаю в нетерпенье жгучем
                    И, словно своенравное дитя,
                    То на тебя ропщу, досадой мучим,

                    То жажду примиренья не шутя.
                    Ты был врагом, о сон! Стань другом лучшим
                    И сердце убаюкай, низлетя.

                 A flock of sheep that leisurely pass by,
                 One after one: the sound of rain, and bees
                 Murmuring; the fall of rivers, winds and seas,
                 Smooth fields, white sheets of water, and pure sky:
                 I have thought of all by turns, and yet do lie
                 Sleepless! and soon the small birds' melodies
                 Must hear, first uttered from my orchard trees;
                 And the first cuckoo's melancholy cry.
                 Even thus last night, and two nights more, I lay
                 And could not win thee, Sleep! by any stealth:
                 So do not let me wear to-night away:
                 Without Thee what is all the morning's wealth?
                 Come, blessed barrier between day and day,
                 Dear mother of fresh thoughts and joyous health!