«Окаянный»
Не туманы зарю —
Седина оплела медный лик.
Он старинный старик,
Моховик.
Ни земному царю,
Ни небесному
Не клонил он ни лба,
Ни горба
И всю жизнь свою жил по-чудесному.
Про такое житье
Только песней певалось былинною:
Что мое, то твое,
Что твое, то общинное.
В голода, в холода
Двери настежь всегда,
Нет замка у ворот,
Печь лепешки печет:
Приходи, подкормись, обогреешься,
Не обманешься, если надеешься!
Солнце миру пример,
Это враг изувер
Полосами всю пахоту выкроил:
А земля-океан
Мечет хлеб и бурьян,
Словно рыбина многоикрая.
Всё для всех, всякий всем,
Не ходить в Вифлеем
За звездой, — она вот она!
Бороной и серпом,
А не частым крестом
Заработана.
Воля ходит в миру,
Как медведя в бору
Ломит ворога дикого.
Весел праздник труда,
Лишний пот не беда
Для житья кругового великого.
За такой разумóк недремáнный
Дед прозванье носил «Окаянный».
За душевную ширь
Повидал он Сибирь.
Жар тюремных плетей
Прогревал до костей.
В непогоду нога подволакивает,
А в ушах будто цепь перезвякивает.
Не сломить дуба буре!
Все стерпел, не отрекся от дури,
И теперь, как в репейнике мед,
За усами колючими радость цветет,
Улыбается.
Хоть и мается дед,
А лепешки печет, угощает всех:
Всем еда и привет!
Сердцем солнцу сосед,
Разевает глаза свои детские
На порядки советские.
Все, чем жил он один, на авось,
Все сбылось!
Откуда, откуда идут эти люди?
Как факелы лица,
Глаза — маяков вереницы,
И счастьем взволнованы груди
Глубоко,
Как реки у синих истоков,
Так празднично новы.
Товарищи, кто вы?
Веселый, здоровый,
Сияющий, кто ты?
Мы идем домой с работы,
Ненаемной, неострожной,
Дружной, общей, неплатежной.
Мы трудом свободным юны,
Мы — работники коммуны.
Под родные наши песни
Мы справляли свой воскресник,
Мы с разрухой воевали,
Землю влажную копали,
И пилили мы поленья,
Распрощавшись с рабской ленью.
По столярным, по слесарным —
За коммуну трудовую —
Батальоном шли ударным
На разруху мировую.
Мы трудом свободным юны,
Мы — работники коммуны!
Мы сегодня шли толпою,
Завтра полчищем придем,
Станут хлебом и крупою
Наши песни за трудом.
Нету сметы нашим силам,
Мы как пчелы на яру.
Всем унылым свет стал милым
От работы на миру.
Нет страшней и хуже казни
Вам, владыки-господа,
Чем великий красный праздник
Добровольного труда.
От страданий, долгой боли,
Из войны и нищеты
Мы идем к счастливой доле
И к истокам красоты.
Оттого с победной песней
Мы приходим на воскресник.
Оттого светлы и юны
Мы — работники коммуны!
Волга-воложка ржаная,
Разливные рукава!
Воли жила коренная,
Ты бороться здорова.
Окаянного врага
Грозовые берега,
Буреломные яры
Принимали в топоры.
Бремя битвы небывалой
Ты взяла на волока,
За себя ты постояла,
Стеньки Разина река.
В осередках затаив
Буйства братского разлив,
Красной вольницы бойцов
Собрала со всех концов.
Волны ярые нахмурив,
По-былинному смела,
Под распев осенней бури
Ты Казань свою взяла.
Загремели берега,
Как на пушках у врага,
Подойдя с ночной реки,
Краснофлотец снял замки.
За раздолье перекатов
Под девятый черный вал
Хлебовитый встал Саратов
И, не дрогнув, устоял.
От налета белых вьюг
Защищая волжский юг,
Деревенька Черный Яр
Зажигала свой пожар.
Зажирев рабочей кровью,
Самолетами рыча,
Астраханское низовье
Окружила саранча.
Но, привыкнув побеждать,
Не сдалась речная рать.
Волга, в битвах не устав,
Песней вспенила уста.
Волга-воложка ржаная,
Разливные рукава!
Воронье с себя сгоняя,
Ты работать здорова.
В глыбких баржах день и ночь
Начала ты нефть волочь,
На субботник вечный свой
Мир сзывая трудовой.
Могучее тело, но как же иссохло!
В глазах само небо, но смотрят как стекла.
Для мыслей свободных чела очертанья,
Но врезаны резко морщины страданья.
Слова словно стрелы: в них слышится битва
И голода голос: «Дай хлеба, не сыт я!»
И целыми днями, подобно животным,
Лежат они стадом на береге потном.
Один, и другой, и десятки — повсюду
Свалились амбалы в покорную груду.
То дремлют, то вшей на рванье своем кроша
И ждут, отупев, чтоб досталась им ноша.
Подходит хозяин. Вскочили толпою,
Бранятся, дерутся со злобой слепою,
Потом по-верблюжьи пригнутся и спину
Подставят под тяжесть, веревку закинув.
И рабская радость по пыльной дороге
Потащит за хлебом голодные ноги.
Довольно позора! Свергайте насилье!
Все ваше полей и садов изобилье!
Для вас благовонием пенятся розы
И никнут под тяжкими гроздьями лозы.
Для вас корабли, и дворцы, и верблюды,
И моря щедроты, и горные руды.
И песни Хайяма, и нега кальяна.
Усталые ноги достойны сафьяна.
Сорвите лохмотья! Шелка Кашемира —
Вот ваша одежда, властители мира!
Весь от солнца темно-рыжий,
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.
Сверху жжет, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.
Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зерен этих белых
Будут новые пуды.
За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.
И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.
По садам сверкают розы,
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.
Ты ж опять в свое болото
Из-под плетки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.
Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но — велик аллах с пророком! —
Всей землей владеет хан!
Он насыплет рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.
Там на черном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.
Кто-то новые мильоны
Занесет себе в доход,
И опять в свой пар зеленый
Раб с проклятьями бредет.
Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетенных
Есть отечество — Москва.
