Уильям Вордсворт - Избранная лирика

                        Увы, лишился я всего,
                        Богатый — обеднел я вмиг.
                        Близ двери сердца моего
                        Еще недавно бил родник
                        Твоей любви. Свежа, чиста,
                        Вода сама лилась в уста.

                        Как счастлив был в ту пору я!
                        Играя, в пламени луча
                        Кипела, искрилась струя
                        Животворящего ключа.
                        Но вот беда — ручей иссох,
                        Теперь на дне его лишь мох.

                        Родник любви, он не иссяк, —
                        Но что мне в том, когда навек
                        Вода ушла в подземный мрак
                        И тихо спит, прервав свой бег?
                        Отныне горек мой удел:
                        Я был богат, но обеднел.

                  Yet are they here the same unbroken knot
                  Of human Beings, in the self-same spot!
                     Men, women, children, yea the frame
                     Of the whole spectacle the same!
                  Only their fire seems bolder, yielding light,
                  Now deep and red, the colouring of night;
                     That on their Gipsy-faces falls,
                     Their bed of straw and blanket-walls.
                  — Twelve hours, twelve bounteous hours are gone, while I
                  Have been a traveller under open sky,
                     Much witnessing of change and cheer,
                     Yet as I left I find them here!
                  The weary Sun betook himself to rest; —
                  Then issued Vesper from the fulgent west,
                     Outshining like a visible God
                     The glorious path in which he trod.
                  And now, ascending, after one dark hour
                  And one night's diminution of her power,
                     Behold the mighty Moon! this way
                     She looks as if at them — but they
                  Regard not her: — oh better wrong and strife
                  (By nature transient) than this torpid life;
                     Life which the very stars reprove
                     As on their silent tasks they move!
                  Yet, witness all that stirs in heaven or earth!
                  In scorn I speak not; — they are what their birth
                     And breeding suffer them to be;
                     Wild outcasts of society!

                     Мужчины, женщины и дети — весь
                     Сплоченный род, на том же месте, здесь;
                        Подмостки те же — тот же луг,
                        И тех же лицедеев круг;
                     Лишь дерзостней костер ночной горит,
                     Придав глубокий, рдяный колорит
                        Цыганам смуглым, и шатрам,
                        И жалким травяным одрам…
                     Столь много перемен, в теченье дня,
                     Под небосводом тешили меня
                        В скитаниях, — но этот люд
                        На месте прежнем, тут как тут!
                     Вот солнце утомленное зашло,
                     И Веспер, словно некий бог, светло
                        Вознесся, царственно скользя,
                        Где пролегла его стезя;
                     И после краткой тьмы, когда Луна
                     Была развенчана, опять она
                        Свершает властный свой полет,
                        Но табор к ней молитв не шлет…
                     Нет! Лучше распря, лучше боль обид
                     Неправых, чем застывший этот быт,
                        Покой, которому в укор
                        Кружится вечно звездный хор!
                     Хоть в мире все и движется, но я
                     Не опорочу косного житья
                        Цыган, — Судьба взрастила их
                        Изгоями общин людских!

                What motive drew, what impulse, I would ask,
                Through a long course of later ages, drove,
                The hermit to his cell in forest wide;
                Or what detained him, till his closing eyes
                Took their last farewell of the sun and stars,
                Fast anchored in the desert? — Not alone
                Dread of the persecuting sword, remorse,
                Wrongs unredressed, or insults unavenged
                And unavengeable, defeated pride,
                Prosperity subverted, maddening want,
                Friendship betrayed, affection unretumed,
                Love with despair, or grief in agony; —
                Not always from intolerable pangs
                He fled; but, compassed round by pleasure, sighed
                For independent happiness; craving peace,
                The central feeling of all happiness,
                Not as a refuge from distress or pain,
                A breathing-time, vacation, or a truce,
                But for its absolute self; a life of peace,
                Stability without regret or fear;
                That hath been, is, and shall be evermore! —
                Such the reward he sought; and wore out life,
                There, where on few external things his heart
                Was set, and those his own; or, if not his,
                Subsisting under nature's stedfast law.
                What other yearning was the master tie
                Of the monastic brotherhood, upon rock
                Aerial, or in green secluded vale,
                One after one, collected from afar,
                An undissolving fellowship? — What but this,
                The universal instinct of repose,
                The longing for confirmed tranquillity,
                Inward and outward; humble, yet sublime:
                The life where hope and memory are as one;
                Where earth is quiet and her face unchanged
                Save by the simplest toil of human hands
                Or seasons' difference; the immortal Soul
                Consistent in self-rule; and heaven revealed
                To meditation in that quietness! —

                     Я говорю: Какое побужденье,
                     Какой толчок в теченье долгах лет
                     Отшельника манил в лесную чащу
                     К его безмолвной келье? Что его
                     В пустыне укрепляться заставляло,
                     Как бы бросать там навсегда свой якорь,
                     Пока он не смежит свои глаза,
                     В последний раз послав свой взгляд прощальный
                     На солнце и на звезды? — О, не только
                     Страх пред мечом грозящим, угрызенья,
                     Обиды, не поправленные роком,
                     И оскорблений боль неотомщенных,
                     Таких, что отомстить за них нельзя,
                     Растоптанная гордость, перемена
                     В благополучьи, ужас нищеты,
                     Что ум на край безумия приводит,
                     Обманутая дружба, боль влеченья,
                     В другом не пробудившего взаимность,
                     С отчаянием слитая любовь
                     Иль мука, что дошла до агонии; —
                     Он не всегда бежал от нестерпимых,
                     Невыносимых пыток; но нередко,
                     Влекомый безмятежным наслажденьем,
                     Он счастия искал, свободы, мира;
                     Затем что в нашем счастьи — ощущение
                     Центральное есть мир.
                     Ему хотелось видеть постоянство,
                     Что было, есть и будет бесконечно,
                     Себе такой награды он искал.
                     И что другое было твердой скрепой
                     Для братства, что воздвигло монастырь,
                     Высоко на скале, — приют воздушный, —
                     Или в уединения долины, —
                     Что привлекло их всех из дальних мест,
                     Содружеством их сливши неразрывным? —
                     Инстинкт успокоения всемирный,
                     Желанье подтвержденного покоя,
                     Внутри и вне; возвышенность, смиренность;
                     Жизнь, где воспоминанье и надежда
                     Слились в одно и где земля спокойна,
                     Где лик ее меняется едва
                     Работой рук для нужд неприхотливых
                     Иль силою круговращенья года,
                     Где царствует бессмертная Душа,
                     В согласии с своим законом ясным,
                     И небо для услады созерцанья
                     Открыто в невозбранной тишине.