Илья Эренбург сделал последние годы крупное имя себе; сейчас он больше пишет прозой; но Илья Эренбург отличился всегда монастырской, по строгости, искренностью, поэтому вдвойне важны его реакции на Октябрь:
Революция, трудны твои уставы.
Схиму новую познали мы:
Нищих духом роковую правду,
И косноязычные псалмы.
Про молот в следующей цитате не говорится, но насчет серпа сказано с достаточной четкостью:
Какая жалкая рассада
В младенчестве уже опадена.
И тщетно скудоумный виноградарь
Чаны готовит для вина,
Еще не раз, гремя победной медью,
Пройдет по пустырям России смерть.
Не этот заржавелый (?) серп (!)
Сберет великое наследье.
Злобы против Октябри здесь нет, но поэта заедает пессимизм, когда его муза склоняет свои стальные глазки в сторону буйного красноволосого детища Великого народа русского.
Приемлют Октябрь, не колеблясь
К таким принадлежит поэт — Рюрик Ивнев:
Сквозь мутные стекла вагона
На мутную Русь гляжу.
И плещется тень Гапона
В мозгу, как распластанный жук.
Распутин, убитый князьями,
В саване невского льда,
Считает в замерзшей яме
Свои золотые года
Кому оценить эти муки?
Он жмет мне под черной водой
Живые, холодные руки
Горячею, мертвой рукой.
И третий, слепой, безымянный,
Желавший над миром царить,
Сквозь окна, зарею румяной,
Меня начинает томить.
И жжет меня Зимней Канавкой
И гулким Дворцовым мостом.
Последнею, страшною ставкой,
Языческим, диким крестом.
Сквозь мутные стекла вагона
На мутную Русь гляжу
И в сердце своем обнаженном
Всю русскую муть нахожу.
Пусть поэт бичует себя… Трудно в великие годы не почуять на спине часть чьей-то вины. Конечно, если совестливое сердце…
Даже такой великан поэзии, мэтр, знаток ритмов, как Валерий Брюсов искренне писал (на ту же тему) об Октябре:
Лот любви, моряк озадаченный,
Бросай в тревоге бессонных вахт,—
Иль в Советской Москве назначена
Classische Walpurgisnacht?
И дальше:
Город иль море?
Троя иль Ресефесер?
И такой же звенящий, точеный математик вдохновений, как Бенедикт Лившиц бросил:
И кто же, русский, не поймет,
Какое сердце в сером теле,
Когда столпа державный взлет —
Лишь ось кровавой карусели.
Поэт осуждает и отстраняет бывшее до Октября.
Чем дальше, тем их будет больше!
Очень важно здесь привести несколько примеров первых (по времени) утверждений, безусловных, высокопафосных, красного Октября.
Вот, например В. Я. Брюсов и его —
Третья осень
Вой, ветер осени третьей,
Просторы России мети,
Пустые обшаривай клети,
Нищих вали по пути;
Догоняй поезда на уклонах,
Где в теплушках люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут,
Дрожа на мешках с крупой;
Насмехайся горестным плачем,
Глядя, как голод, твой брат,
То зерно в подземельях прячет,
То душит грудных ребят;
В городах, бесфонарных, беззаборных,
Где пляшет Нужда в домах,
Покрутись в безлюдии черном,
Когда-то шумном, в огнях;
А там, на погнутых фронтах,
Куда толпы пришли на убой,
Дым расстилай к горизонтам,
Поднятый пьяной пальбой!
Эй, ветер с горячих взморий,
Где спит в олеандрах рай, —
Развевай наше русское горе,
Наши язвы огнем опаляй!
Но вслушайся: в гуле орудий,
Под проклятья, под вопли, под гром,
Не дружно ли, общею грудью,
Мы новые гимны поем?
Ты, летящий с морей на равнины,
С равнин к зазубринам гор,
Иль не видишь: под стягом единым
Вновь сомкнут древний простор!
Над нашим нищенским пиром
Свет небывалый зажжен,
Торопя над встревоженным миром
Золотую зарю времен.
Эй, ветер, ветер! поведай,
Что в распрях, в тоске, в нищете,
Идет к заповедным победам
Вся Россия, верна мечте;
Что прежняя сила жива в ней,
Что, уже торжествуя, она
За собой все властней, все державней
Земные ведет племена!
Поэтесса Анна Радлова уже семь лет назад осознала великую роль России, после того как на плечи великой страны легла пурпурная мантия Октября:
Под знаком Стрельца, огненной медью
Расцветал единый Октябрь.
Вышел огромный корабль
И тенью покрыл столетья.
Стало игрушкой взятье Бастилии,
Рим, твои державные камни — пылью.
В жилах победителей волчья кровь.
С молоком волчицы всосали волчью любовь.
И в России моей, окровавленной, победной или пленной,
Бьется трепетное сердце вселенной.
Василий Каменский — великий бард скалистого Урала по простому по честному поясняет, откуда потекла, где создалась Много-великого-значимость Октября:
Ну раз еще — сарынь на кичку—
Я знаю час свой роковой —
За атаманскую привычку
На плаху лягу головой
И пускай — я,
Все равно жизнь — малина
А струги — лебединая стая,
Раздавайся Волга-судьбина
Парусами густая,
Прожито все — что назначено,
Добыто все — головой,
Дело навеки раскачено,
Эй — заводи рулевой.
Утверждает весною Октябрь и Михаил Герасимов:
Октябрь постучал в околицу
На крыльях принес весну
А рига склоненная колется,
Не видит — огонь блеснул.
Схватил за нечесаны волосы,
Мотнулась её голова.
И крикнул он зычным голосом:
Соломенная, вставай.
Довольно к неновым подметкам
Весна в октябре расцвела…
И голос властный и четкий
Звенит по соломе села.
Довольно биться кликушей
О барское крыльцо,
Плеснуло солнце в души
И слезное лицо
Рыданья под сугробами
Цветами проросли
И зерна звезд мы торбами
Рассеем в новь земли
Мы огненными косами
Надрежем снежный дым
Чтоб проростали родами
Мужицкие следы.
За ясными полями
И красно и свежо
А липы новыми лаптями
Поскрипывают о снежок.
На тему Октября много писал громадный Сергей Есенин. Вот из его поэмы — «36»
Ты помнишь, конечно,
Тот
Метельный семнадцатый
Год,
Когда они
Разошлись?
Каждый пошел в свой
Дом
С ивами над прудом.
Видел луну
И клен,
Только не встретил
Он
Сердцу любимых
В нем.
Их было тридцать
Шесть.
В каждом кипела
Месть.
И каждый в октябрьский
Звон
Пошел на влюбленных
В трон,
Чтоб навсегда их
Сместь.
Совсем изумительное стихотворение было написано тончайшим авто-вивисектором поэтом Борисом Пастернаком.
В то время, как другие реакционно похрюкивали из-под юбчонок голодающих муз своих, какие бодрые, бронзой гудящие строки оставил на память об Октябре поэт:
Матрос в Москве
Был юн матрос, а ветер — юрок:
Напал и сгреб,
И вырвал, и задул окурок,
И ткнул в сугроб.
Как ночь, сукно на нем сидело,
Как вольный дух
Шатавшихся, как он, без дела
Ноябрьских мух.
Москва казалась сортом щебня,
Который шел
В размол, на слом, в пучину гребней,
На новый мол.
Был ветер пьян, — и обдал дрожью:
С вина — буян.
Взглянул матрос (матрос был тоже,
Как ветер, пьян).
Угольный дом напомнил чем-то
Плавучий дом:
За шапкой, вея, дыбил ленты
Морской фантом.
За ним шаталось, якорь с цепью
Ища в дыре,
Соленое великолепье
Бортов и рей.
Огромный бриг, громадой торса
Задрав бока,
Всползая и сползая, терся
Об облака.
Москва в огнях играла, мерзла,
Роился шум,
А бриг вздыхал, и штевень ерзал,
И ахал трюм.
Матрос взлетал и ник, колышим,
Смешав в одно
Морскую низость с самым высшим,
С звездами — дно.
Здесь так просто дано разрешение многих и многих вопросов…
